Йену крупно не повезло еще при проявлении на свет. Во-первых, родился он на Южной стороне Чикаго, что само по себе — хреново, если ты не семи пядей во лбу, как Лип. Во-вторых, он родился Галлагером, а уж такого точно и врагу не пожелаешь.
Но хочешь жить — умей вертеться, и Йен вертелся. С учетом пятерых братьев-сестер, полного отсутствия денег, отца-алкаша (который, как оказалось потом, был не биологический отец, но это было неважно) и проебавшейся в туман чокнутой матери выходило даже неплохо. К старшей школе у Йена и оценки были достаточно адекватные, чтобы хотя бы надеяться на получение завалящегося диплома о среднем образовании, и служба в корпусе вневойсковой подготовки младших офицеров резерва, благодаря которой он лелеял мечту отправиться потом в армию и послужить своей стране, и стабильная работа в магазинчике "Kash and Grab", и даже регулярный секс с владельцем того самого магазина. Кэш был мужчиной, при жене и вообще мусульманин, но Йена ничего из этого не смущало.
Могло быть много, много хуже.

***

То, что у него встает не на девчонок, Йен понял рано. Орать об этом на всех углах не собирался: не в его районе, самоубийцей он как-то вот не был. Трахался себе с Кэшем и не палился. Ну, за исключением тетрадки с вырезками из чужих журналов, которую нашел Лип.
А потом случилась Мэнди Милкович, которая вообразила себе невесть что, стоило ему один какой-то раз защитить от мудака, а когда он отказался ее трахнуть — натравила своих братьев-отморозков. И ладно бы на него только — еще и Липа зацепило. К счастью, стоило Йену с ней объясниться, как она отозвала этих долбанутых и даже решила его "бородой" побыть. Не отказывать же девушке в удовольствии.
Проблема оставалась одна: брат Мэнди, Микки, который повадился задирать Кэша. Проблему надо было решать, потому что охуел от безнаказанности Милкович настолько, что отжал у Кэша пистолет. Оставлять это так Йен не собирался. Идти устраивать гоп-стоп главному гопнику района страшно было до усрачки, но он вооружился монтировкой и вознамерился взять и уебать, если не получит пистолет назад по-хорошему.
В итоге и уебал, но совершенно не в том смысле, на который рассчитывал.

***

Йен быстро догнал, что попал по самое не могу. Любовь зла — полюбишь и Милковича-козла, ага. Загоняться на тему долго он не собирался, просто работал с тем, что было, как привык. И, конечно, Микки не ограничивался. Кэш отвалился, появлялись и исчезали другие; одним отец Джимми-Стива, парня Фионы, был. Для Южной стороны это даже недостаточно ебануто было.
Микки же становился лучше. Начинал не так козлить, например. Не то чтобы Йен надеялся, что из этого что-то выгорит, но — ну да, хотел бы.
Стоило ему начать на что-то такое надеяться, как их запалил Терри.
Терри был отцом Микки и редким моральным уродом. Ну правда, кто еще, кроме морального урода, сначала сына изобьет, а потом попытается вытрахать из него гея какой-то русской проституткой, заставив его любовника на это дело смотреть?
Микки, конечно, это по башке ударило — пиздец. Козлить он начал хлеще прежнего. Йен пытался исправить: поговорить, разбесить, выебать качественно, показать даже свою уязвимую сторону — что угодно, чтобы вытащить Микки-не-козла назад и не дать ему жениться на этой шлюхе. С какого тот вообще решил, что та его ребенка носила, а? Шлюха же, блин, не трепетная девочка какая, которую он по ошибке обрюхатил!
Он не смог достучаться, и от этого внезапно так плохо и больно, что Йен сломался.
Он сбежал.

***

Он был в армии; ему еще не было восемнадцати, поэтому он прикинулся Липом — все, что угодно, лишь бы туда попасть. Там, однако, лучше не стало, скорее наоборот. Он дезертировал, предварительно попытавшись спиздить вертолет, вернулся в Чикаго, где в итоге устроился в гей-клуб. Отличная была работа, хорошие бабки приносила, особенно когда он в стриптизеры переквалифицировался. Сообщать семье о том, что вернулся, Йен не стал. Как-то в голову не пришло.
В конце концов его нашел Микки. Микки даже козлить меньше стал и отрицанием очевидного больше не занимался. Жену вон беременную практически бросил, чтобы с Йеном быть. Только вот Йену этого было мало. Микки нужен был ему целиком и полностью, как нормальный бойфренд. Он устал шкериться по углам от чужого потенциального осуждения. Крещение миккиного новорожденного якобы сына стало последней каплей, и Йен собрался уходить снова. Такое счастье ему было не нужно.
Микки поразил его до глубины души, когда сообщил всем посетителям "Алиби", что он гей. А Йен — с огромнейшим удовольствием въебал Терри по его наглой гомофобной морде.
Закрыл, если по-умному, гештальт.

***

Они были пиздец странной семьей: стриптизер в гей-клубе, его бойфренд, малолетний ребенок бойфренда и бойфренда же жена-проститутка. Как ни странно, это работало. Йену бы вообще было не на что жаловаться, если бы не маленькие моменты о том и о сем. Тот день, что он провел в постели, потому что все было плохо и бессмысленно. То, что он не мог не блядовать на сторону, пока Мик не знал. То, что его гениальные идеи раз от раза становились все гениальнее — и не в хорошем смысле. Фиона с Липом наседали, хотели, чтобы он показался мозгоправу. Говорили, что он-де как Моника.
Он не был Моникой и тем более — психом. По крайней мере, так он думал — до тех пор, пока ему не показалась очень здравой мысль сняться в порно без презерватива, а когда Мик за это попытался заставить его сходить проверить башку — схватить Ева и, спиздив машину, отправиться в путешествие. В Диснейленд, понимаете, ребенка свозить.
Что мысли были не очень здравыми, Йен догнал только тогда, когда его загребли в обезьянник и напоили сильнодействующими транками.
Он согласился на психушку на три дня, а после того, как чуть не снес Дебби из-за глюков голову с плеч — даже на то, чтобы жрать сраный литий. Только вот жить под литием было неклево. Хуже было только жить с ощущением, что с тобой что-то глубоко не так. Еще хуже — мириться с Миком, изображавшим из себя медсестричку в розовой маечке. Но Мику хотя бы вломить можно было, чтоб он перестал строить из себя невесть что и снова стал человеком.
Из этого могло что-то получиться. Теоретически. Он даже на работу устроился вон, это ли не знак был? Практически же получилась только Сэмми, которая оказалась крысой поганой и сдала его со всеми потрохами военным.
Сэмми получила свое от Дебби с Миком, а Йену меж тем светил хренов трибунал.

***

В армейской тюрьме Йен провел больше недели. Никакого лития ему там жрать не давали, и слова Фионы, сказанные на слушании его дела, от этого ввинчивались в мозги в разы острее. Он не мог сам о себе позаботиться. Он был сломанным, бесполезным, обузой.
Моника говорила по-другому. Что не так все было с ними, а не с ним, что ему нужно быть с теми, кто любит его таким, какой он есть. Ее слова легли ему на мозги окончательно криво, и он сбежал с ней, как только армейские юристы решили, что судить психа за сотворенный им треш бесполезно. Хоть какая-то радость от диагноза, и плевать, соглашался с ним Йен или нет.
До него быстро дошло, что Моника, как всегда, выдавала за любовь что-то, что ей не являлось. Йен, может, и был ебанутым, но идиотом — нет, никогда. Он бросил ее с ее очередным ебарем, варившим мет, и вернулся домой.
Беда была в том, что он все еще считал ее кое в чем правой.
Он не мог больше быть с Миком. Он не мог это объяснить, просто знал в глубине своей ущербной башки, что так надо было, несмотря на то, как от этого рвалось сердце. Потому что Мик не может исправить то, что с ним не так. Потому что нечего исправлять. Потому что он не может так с Миком поступать вообще. Он не может так мучить дорогих ему людей.
Он — не Моника.

***

Ставить свою жизнь с башки назад на ноги, когда ты псих со справкой, дофига непросто, но Йен старается изо всех сил. Он вернулся на работу, которую ему приберегла Фиона. Он пытается жить без таблеток, как-то держать свои мании в узде — выходит с переменным успехом. Ну, то есть паршиво выходит, особенно потому, что без Мика. Без Мика вообще хуево, хуже, чем когда ему приходится таки наглотаться лития и ходить как пыльным мешком стукнутым. Но в своем решении он пока еще тверд. И не такое переживал, если подумать, сколько раз еще в детстве мог кончиться, но не кончился же. Значит, переживет и это.
Так, по крайней мере, он хочет думать.

Из детей Галлагеров Йен всегда был самым нормальным. Он знал, чего хотел, был целеустремленным, отважным, упрямым до последней веснушки, держащимся за своих и своих защищавшим от всяких там отморозков, и не творившим — в основном — хуйни. Агрессивным был местами, но поди будь другим в его районе — по асфальту размажут и не заметят. С обостренным чувством справедливости и четкими понятими по поводу хорошего-плохого, и неважно, что понятия эти не всегда укладывались в рамки уголовного кодекса; наебать богача на деньги или там помочь с какой не очень легальной схемой Йену было не западло, а мозга хватало, чтобы не попасться. Не дурак, короче, и вообще парень хороший — для "белого мусора".
Был.
Диагностированное у Йена некоторое время назад биполярное аффективное расстройство личности превращает его из хорошего парня в ходячий пиздец. Он то лежит плашмя в кровати и не хочет ничего, кроме как умереть, то носится как на плохой кислоте и фонтанирует соответствующей ебанутости идеями. И ладно бы только фонтанировал — нет, он же часть еще в жизнь воплощает, потому что ему эти идеи кажутся не то что адекватными — чуть ли не гениальными.
Кажутся.
Быть психом Йену пиздец не нравится. Он вообще запутался в том, считает сам себя психом или не считает. Точно знает — только то, что с врачами насчет диагноза он не согласен. Он терпеть не может жрать прописанные ему горсти таблеток, особенно — блядский литий, из-за которого он как под свинцовым одеялом, видит мир невыразительным и серым и даже почувствовать по-человечески ничего не в состоянии — ни беспокойства, ни возбуждения, ни ем более любви. Что вообще такое эта любовь? Йен вот понятия не имеет, но считает, что когда вокруг все ходят на цыпочках и обращаются с ним не то как с гранатой с сорванной чекой, не то как с раненым зверем — это не оно. Любовь — это что-то такое безусловное, что не должно зависеть от его желания или нежелания слить очередную порцию лития в унитаз. Он не хочет сорок лет жить как пыльным мешком стукнутый ради того, что тогда, может быть, ему не понадобятся таблетки. Если звезды правильно встанут на небосклоне и рак на горе свистнет.
Может быть, он и сломан, но его не надо чинить.

Из необычных навыков:
Немного говорит на русском, метко стреляет, неплохой стриптизер.
 
Семья:
Моника Галлагер — мать,
Фрэнк Галлагер — дядя и отчим,
Фиона, Лип, Дебби, Карл, Лиам Галлагеры — единоутробные сестры-братья;
Пэгги Галлагер — бабушка,
Уайатт и Джерри Галлагеры — дяди,
Клэйтон Галлагер — биологический отец;
Сэмми Слот — кузина,
Чаки Слотт — двоюродный племянник, сын Сэмми;
а также тысяча и один других, не упомянутых здесь родственников.