Микки обнимает Галлагера в ответ, притягивает еще ближе за пояс. Ему откровенно насрать на то, что они могут смотреться, как два придурка сейчас. Его жутко впирает городской шум, тащат оживленные улицы и поток машин. Кажется, когда он выходил с зоны в первый раз, у него не было такого восторга из-за подобных вещей. Но тогда был-то совсем пацаном. И вполне нормально отмотал срок. Тогда-то он не думал о том, что ему нужно прямо таки бороться за свою жизнь.
И, блять, не только жизнь. Микки поводит плечами, поворачивает голову, смотрит на такого дико счастливого Галлагера.
Все. Он — свободный человек. Он рядом со своим бойфрендом. Ему не нужно напрягаться каждую минуту и быть готовым выгрызать глотки в случае чего. Микки снова не может не улыбаться.
— Ты чего-то более пафосного, конечно, выбрать не мог, — ворчит он, глядя на кинотеатр. — На хер "Хоббита". Ща выберем чего-нибудь.
Микки выворачивается из объятий, подходит к окошку кассы. Вообще, он же сказал, что фильм выбирает он? Ну и вот. Названия в большинстве своем ему неизвестны, как-то не было в последнее время возможности следить за всякими новинками. Да он и раньше особо не увлекался. Смотрел то, что получилось спиздить в видеопрокате, то, что шло по ящику, ну и порнуху.
Микки бросает взгляд на расписание.
— А, на хуй, — говорит он тихо, затем наклоняется к окошку. — Мне два билета на вот... "Ночь в музее". На последний ряд.
Название звучит-то как раз как название порнухи какой-то. Микки лезет в карман куртки, чертыхается, поворачивается к Галлагеру.
— У тебя деньги есть вообще? — спрашивает он.
Ему, конечно, вернули вещи, которые забрали в тюрьме, но вот бабла среди них не было. Микки не помнит, было ли оно изначально — а если и было, то скорее какая-то мелочь.
— Еще нам нужен попкорн, — авторитетно заявляет Микки, когда билеты уже у них. — Большое, сука, ведро. Блин, сто лет не жрал гребаного попкорна, ты прикинь?
А уж в кино в целом так еще дольше не бывал. На последнем ряду с Галлагером — вообще ни разу. А на последний ряд ни хера ни кино смотреть ходят. Микки ухмыляется своим мыслям и легко щелкает Галлагера билетами по носу, прежде чем резко развернуться по направлению к залу.
Боли в боку Микки не чувствует. Ему в целом — невероятно охуенно. Его кроет шумом, ему нравится толпа людей, одетая не в однотонное. Правда, где-то внутри напряжение все равно сидит. Но пока он может себе позволить не обращать на него внимания.
— Давай резче, — оборачивается он на Галлагера. — Эти, блин, трейлеры ж пропустим.
Трейлеры ему нахер не сдались.

Микки, усевшись на кресло, тут же тянется за горстью попкорна. На то, что будет происходить на экране, ему глубоко поебать с самого начала. Он смотрит на возящегося с подлокотником Галлагера и ухмыляется. В зале темнеет, рука Йена оказывается на его колене. Микки откидывается на спинку удобней и шире расставляет ноги в стороны.
Врач с сексом ничего не конкретизировал. Ни про дрочку, ни про отсосы. На экран Микки смотреть даже не пытается.
— Не говорил, — коротко кивает он головой. — Да и не трахаться он только рекомендовал, — добавляет Микки, приподнимая брови и выразительно глядя. — А не запрещал.
Значит, на рекомендации тоже можно решительно забить болт.
Он чуть разворачивается, коленом сталкивается с коленом. Сам подается к Галлагеру ближе. Притягивает его за воротник рубашки к себе, накрывает губами губы, проталкивает язык в рот. На наличие людей в зале ему тоже откровенно поебать. И на рекомендации врача тем более. Они столько времени потеряли со всей этой каруселью. Пока в тюрьме проторчал, пока в больнице — без нормального секса, без нормальной коммуникации, безо всякой дополнительной херни.
Рука Микки съезжает по груди Галлагера вниз. Он нашаривает клепку на его джинсах, совершенно не понимая, почему хваленые места для поцелуев нельзя было оформить как-то практичнее. Чтобы спинки кресел хотя бы откидывались. Всем ведь понятно, что фильм смотреть лучше из середины зала, а на такие места билеты берутся не ради происходящей на экране херни.
Микки дергает язычок молнии вниз, просовывает руку за резинку трусов Йена, выдыхает в губы, разрывая поцелуй только для того, чтобы перехватить немного воздуха, столкнуться лбами. Ведро попкорна, все-таки, опрокидывается.
— Ебать как я по тебе скучал, Галлагер, — говорит он.
Губы подрагивают, дыхание сбивается напрочь. Микки раздумывает о том, что в темном зале можно просто съехать пониже и действительно обойтись не только ручной работой. На ряду только они, фильм будет идти всяко не меньше часа, внимания никто не обратит, а элемент долбанутого экстрима будет присутствовать. Элементы свидания-то соблюдены, все, никаких вопросов больше возникать не должно.
Микки осознает, что чертовски хочет трахаться.
Только также он осознает, что у него ни хера не встает. В штанах какая-то мертвая зона образовывается. Даже без намеков на шевеление.

Микки разваливается на кресле, откидывается на спинку, полностью, как ему кажется, расслабляется. Чувствует, как член погружается в рот Галлагера, но вот возбуждения никакого нет. В голове — да, сознанием он понимает, что это заебись какая тема, когда тебе еще отсосут в кинотеатре, когда вообще выдастся такой вот шанс на потрахаться прямо в общественном месте.
Но нет. Тишина.
Микки чувствует себя просто напросто униженно. С ним такой херни в жизни не случалось. Да и рано, блять, такому начинаться. Не какой-нибудь дряхлый виагроид.
— Блять, — шипит Микки.
Он напрягается, выпрямляется, отталкивает Галлагера. Потому что это, кажется, совершенно бесполезно. Скорее всего косяк в этих седативах и обезболивающих, которыми его пичкали в больнице только так. Там не вставало ничего тоже, а, наверное, чтобы исключить возможность секса и рецидива, что-то туда да примешивается. Других вариантов Микки не видит.
— На хер, — говорит Микки, настроение у которого падает просто в нулину. — В кой-то веки хоть кино посмотрим, потом отсосешь усерднее.
Микки подтягивает штаны, резко застегивает ширинку. На кино ему становится тем более насрать. На Йена он какое-то время даже не смотрит, тупо глядя куда-то мимо экрана. Это — самый настоящий позор. А ведь ему так блядски хотелось трахаться.
Ему хочется свалить. Оказаться где-нибудь подальше от этого хренова кинотеатра. Может, у него вообще аллергия на свидания, оттого и не встает? А стоит нормально, по-человечески, доехать до дому, как все по-человечески же и встанет. Вот в гомовозке, например, тоже вполне себе. Дома оказаться захотелось до безумия. Стены, темнота и шум начинают давить. Микки требуется на что-то отвлечься.
Собственно, несмотря на то, что у самого не встало, ему ничего не мешает хотя бы Галлагеру отдрочить. Или отсосать же. Да в принципе, встать может и даже если все-таки попробовать трахнуться. Ну, неудобно, зато публичность — заебись как горячо. Микки поворачивается и все-таки смотрит на Галлагера.
Отдрочить. Других возможных опций все-таки ему не видится. Микки сам подвигается ближе, возвращает руку за пояс и резинку трусов Галлагера.

Микки, на самом деле, хочет остаться один. Подальше от своего позора. Но один он уже навалялся, это пиздец как неправильно будет. Блядские колеса, да. Нахер, не будет даже обезболивающие жрать, если вдруг в боку начнет стрелять болью. Потому что повторения такой хуйни Микки не хочет. Надо поскорее вывести эту дрянь из организма, что они вообще там такое плавят? Микки сколько всего жрал за свою жизнь и ничего, ни разу не сталкивался с проблемой нестояка. Видать, специальные какие-то вещества. Стоит узнать, какие конкретно и периодически смотреть состав на баночках с колесами, которые потребляет не глядя.
Руку он вытирает просто о кресло.
— Да нахер, — говорит он, когда Галлагер балаболит что-то про салфетки и новый попкорн.
Микки понимает, что один оставаться не хочет.
Он придвигается ближе и сам, на момент закрывает глаза и выдыхает. Ладно, херня. Дрянь из организма выведется и можно будет нормально так наверстать. Жаль только, что трах в кинотеатре обламывается, когда еще до приличного зала доберутся? В их-то местном на задних рядах и садиться-то опасно — схватить венеру можно, блять, одним воздушно-капельным.
Вспоминая про венеру, Микки на момент напрягается. Нет. Он делал два анализа. У него все окей. Можно расслабиться.
Он подбивается под бок Галлагера и чуть запрокидывает голову. На экране вот тупой фильм, который стоит решительно оборжать. Важное, мать его, занятие.

***
Когда Микки вываливается из кинозала, настроение у него уже лучше. Он ржет над какой-то шуткой, сказанной еще под конец, хлопает Галлагера по животу тыльной стороной ладони, на нее отвечая. Ему даже хорошо. Но как-то уже и жрать хочется. Галлагер говорил что-то про жрать в приличное место. По мнению Микки они и так норму перевыполнили, действительно посмотрев фильм. Он лучше бы просто взял пару хот-догов в ближайшем киоске и поехал бы домой. А заодно — пива. Мало ли, может, мешанина из колес в организме и алкоголя даст нормальный такой эффект. Он горит желанием попробовать снова. Нельзя так просто сидеть под боком у Галлагера, когда ты столько времени не мог даже вздрочнуть нормально. Это, блять, гораздо большее преступление, чем все махинации всего клана Милковичей.
Он вытаскивает ключи, подбрасывает их перед собой, ловит.
— Так куда ты там жрать ехать хотел? — спрашивает он. — Бля буду, я б сейчас убил за обычный хот-дог.
В салоне пидормобиля лучше всего. Ему с одной стороны пиздецки хочется дома оказаться, упасть рожей в свою подушку и проспать с неделю. Дома он не был еще дольше, чем с Галлагером. Пока скрывался, только в гомовозке и спал. А с другой стороны — не тянет показываться на глаза брательникам, которых и так то и дело в больнице видел. Там придется с ходу врезаться в социальную жизнь, потому что без нормальной координации брательники будут тыкаться носами во все углы и тупить напропалую. Микки хочет эту социализацию несколько оттянуть.

— Ебал я это веганское меню, — резонно сообщает Микки.
Он — мужик, он хочет блядский стейк. И пива к стейку. Хрен с ними, с лекарствами, которых в организме еще по самую крышечку. Микки первый день на свободе так, чтобы полноценно. Чтобы без необходимости шкериться вдали от дома или стрематься копов в Цинциннати. Он имеет право на стейк и пиво, раз уж с сексом пока не выходит. А там, может, и выгорит чего, не совсем же мертвая зона.
Микки и заказывает себе стейк с бокалом пива. На сочетаемость его с лекарствами ему совершенно наплевать. Какой херни порой не мешал, вот так легко забив болт.
Он пихает Галлагера локтем, фыркает. Ему в целом — хорошо. Если не обращать внимания на то, что налет от облома в кинотеатре все равно есть. Благо — не обращать внимания пока можно. Галлагеру же не приходит в голову на эту тему подъебывать. Ну и все. Ну и можно дождаться стейка.
Далеко сидеть от Галлагера ему тоже не хочется, деревянный стул он сдвигает с грохотом еще чуть ближе.
— Придурок, — говорит он, широко улыбаясь. — Чего-то я не думаю, что сюда со своими парнокопытными можно.
Но этот свой парнокопытный выглядит просто охуительно. На полноценной свободе, когда реально каждое мгновение должно принадлежать им, начинаешь ценить то, на что не всегда обращал внимание раньше. По крайней мере, первое время. Такое было и тогда, когда он с малолетки вернулся — нормальная ситуация.
Микки тянет Галлагера за рубашку к себе. Сам. В дохера общественном месте, причем не таком, в котором каждый окружающий — гомик. Тянет и целует, еще и свободной рукой упираясь в колено Галлагера. Потому что имеет на это, блять, право. Потому что ценить надо и всякое такое.
Потому что еще и виноват за облом в кинотеатре, пусть и из-за лекарств.
Он полноценно отстраняется только тогда, когда приносят пиво. Раньше, чем стейк. И официантка, конечно, старательно отводит от них глаза. На нее Микки плевать. Они же даже не на родной Южной Стороне, где про них и так все слишком хорошо известно.
Слишком хорошо — конкретно про него. Микки пытается не думать о том, что про то, что было в тюрьме, разнести могут очень легко и на волю. Да, все, что было за решеткой, остается за решеткой. Но не тогда, когда родной, сука, отец пытается уже даже не просто жизнь тебе испортить, а вообще ее забрать.
Если кто-то узнает. Или кто-то поймет. Даже брательники будут смотреть иначе.
Микки делает несколько крупных глотков из своего стакана с пивом, чтобы отогнать эти мысли. Да нахер. Сейчас-то все нормально. Сейчас он на блядском свидании в приличной бургерной со своим бойфрендом. Это — единственное, что важно.
— Ну, за свободу, что ли, — поднимает Микки стакан с совершенно серьезным и непроницаемым выражением лица. И тут же выставляет перед собой указательный палец в сторону Галлагера, поднимая уже брови и добавляя: — И вот только скажи, что я гоню пафосную хуйню, вот только блять скажи!

— Ебало завали, — фыркает Микки.
Пиво — это реально маленькая жизнь. С каждым глотком к Микки реально возвращается прямо хорошее настроение. В тюрьме и больнице не то что пива не было, там и кормили-то дерьмово. Потому и блядский стейк для Микки — просто лучшая жратва во всей жизни. Это сумасшедшие какие-то ощущения. Первый, мать его, день на воле. Самый охуительный день в его жизни, в котором есть уже абсолютно все, что надо — Йен, пиво и стейк.
Тетка за одним из столиков косится на них совершенно неодобрительно и заставляет своего ребенка отвернуться. Микки, мимолетом глядя на нее, чуть склоняет голову набок и коротко усмехается, выразительно двигая бровями. Серьезно, ничье мнение его уже не ебет и этот первый день на свободе не испортит.
— Ради этого, бля, стоит жить, — соглашается Микки, вгрызаясь уже в свой стейк.
Пиво, стейк, Йен. Йен, стейк, пиво. И скоро — домой. Реально домой, к ним. Туда, где нет решеток на окнах или отвратительного больничного запаха. Туда, где нет ебаного папаши, нет ублюдков, которые могут... Нет ничего опаснее херового омлета в исполнении Джейми.
Микки распирает ото всего происходящего.
***
— Бля, я думал, тут пылью уже все нахер затянуло, — говорит Микки, переступая порог комнаты и скидывая манатки на кровать. — Типа, знаешь, как в ужастиках. Пыль, паутина там всякая. И что еще какая-нибудь сука обязательно разрисовала бы мне стены баллончиком.
Но в комнате реально будто ничего не менялось. Своя комната. Но почему-то до одури чужая. Микки резко дергает плечами, чтобы избавиться от этого ощущения. Он до невозможности хотел тут снова оказаться. В своей комнате, на своей постели. Оказался, все. Так почему съебать отсюда хочется? Куда угодно вообще.
Микки шагает к постели, садится на край, проводит ладонями по одеялу. Это напряжение его выводит из себя. Он поднимает брови, трет переносицу двумя пальцами. Микки устал. Сочетание пива с остатками колес, которыми его шпиговали в больнице, заставляло всю дорогу реально буквально вырубаться на ходу. Спать хочется и сейчас — Микки как раз и зевает в кулак. Но внутреннее ощущение того, что он не в безопасности даже здесь, даже дома, почему-то не хочет отпускать. Оно совершенно бессмысленное. Башкой Микки это понимает.
— Пиздец меня вырубает уже, — бубнит он, мотая головой и снова зевая.
***
Микки засыпает только лежа на спине.
***
Колеса, полученные в больнице, Микки закидывает куда-то в ящик шкафа. Пить их он не намерен. Если будет что-то болеть, можно и травы просто дунуть. Ни хера не проблема. Лучше натурпродукт, чем это дерьмо, от которого даже хер не стоит.
Весь день, пока Галлагер торчит на работе, Микки слоняется по дому. На месте он усидеть не может. То торчит на кухне, делая себе пожрать, то перебирает в кладовке стволы, то давит по кнопкам геймпада, гоняя в бродилку на приставке. Ему тревожно, отходняки после лекарств отвратительные.
Курит он много. На нарах ему, сначала просто пидору, а потом и опущенному, никакая сука не торопилась подгонять курево. В больнице тоже было не покурить. Микки дымит, как тот паровоз. И только с никотином, снова вбивающимся в его организм на постоянной основе, он, кажется, чувствует себя человеком.
Более-менее.
***
Микки затягивается, глядя в потолок. Он лежит на спине на кровати вот уже минут пятнадцать. Не дергаясь никуда, не думая ни о чем, смоля только сигарету за сигаретой. В горле уже першит, но он все равно затягивается. И кашляет после каждой затяжки.
Он знает, что Галлагер должен как раз вот где-то сейчас заканчивать смену.
Он поднимается только тогда, когда слышит, как входная дверь захлопывается. Микки чувствует некоторое облегчение — хоть не будет так уныло. Надо было, вообще-то, просто съездить и встретить Галлагера с работы самостоятельно. Заодно развеяться. За короткое время дома без Галлагера он чуть не выть готов. Стены давят. Брательники не спасают.
Микки встает в дверном проеме, складывает руки на груди и улыбается Йену.
— Ты через Мексику, блять, с работы пиздовал что ли? — ворчит он.
Ворчит и улыбается.
Исходя из того, что в боку немного тянет, а отходняки кое-как попустили, хренова химия уже не помешает нормально потрахаться. На это Микки надеется.

На поцелуй Микки отвечает, подаваясь к Галлагеру ближе, тут же устраивая руку на его затылке и стягивая нахер шапку. Он зарывается пальцами в пряди коротких рыжих волос и проезжается второй рукой по груди Йена. Микки сгребает пальцами полу его рубашки, одновременно пытаясь стянуть ее и утянуть самого Галлагера в спальню. К их о-го-го траходрому, который откровенно простаивает.
— Тебя реально прет говорить о Рождестве сейчас? — выдыхает Микки, лбом на момент касаясь лба Йена и глядя потемневшими от желания глазами.
Микки трепаться не хочет совершенно. Он хочет просто наконец нормально потрахаться. Впервые с того момента, как угодил в тюрьму. И он даже с удовлетворением отмечает, что внутри все сжимается в узел возбуждения, а член в шортах начинает подавать признаки жизни. Заебись же - дело, видать, реально было в злоебучих колёсах. Микки тянет за края рабочую футболку Йена вверх. От лишней одежды надо срочно к хренам избавляться.
— Я просто пиздец как тебя хочу, — выдыхает он в губы Галлагера, цепляясь за шлевки его джинс пальцами и окончательно дотягивая до кровати.
Микки сталкивается ногами с краем кровати, обхватывает Галлагера за торс и валится с ним вместе на и так уже смятое покрывало. Он тут же целует Йена, глубоко и настойчиво, будто пытается трахнуть языком его рот. Стянуть свои шорты - секундное дело. Дыхание откровенно сбивается.
Дыхание сбивается.
Сбивается, а вместе с ним сердце начинает заходиться. И это — уже не эффекты возбуждения. Ему хватает нескольких мгновений, чтобы это понять. В горле застревает ком. Сердце колотится. Дышать тяжело.
Паника.
— Ай, мать твою... — шипит Микки.
Он резко отстраняется и зажимает ладонью бок, на котором швы. Вообще-то, ему не больно, но гримаса боли на лице застывает. Микки даже незаметно надавливает пальцами на рану, чтобы действительно стало больно. Он сглатывает, шипит и матерится. Ему нужно срочно прийти в себя.
Он не понимает, откуда эта херня взялась. Микки всегда был совершенно без ума от члена Галлагера, даже в самый первый их раз у него не возникало панических мыслей о том, что таким хером в живого человека негуманно тыкать. Но теперь он почему-то физически будто не мог воспринять возможность того, что чей-то член в него... Даже несмотря на то, что недотрах его морально вымотал ещё в больнице.
Микки корчит рожи от боли, которой нет. Микки пытается справиться с паникой, которой быть не должно.

Микки пытается уверить себя в том, что ему действительно больно. Очень больно. Нет других причин, врач же не просто так рекомендовал несколько дней не трахаться. Но вместо боли он чувствует себя просто паршиво. Паршиво и виноватым перед Галлагером. Но извиниться он тоже не может. Ничего не может, блять. Вообще ничего.
— Да нахер эти... — начинает Микки.
Он понимает, что колеса — отличная отмазка. Ему паршиво от того, что он вообще хочет отмазываться от траха, но он не видит других вариантов. Микки снова морщится, а затем берет таблетки. Он заглатывает их, запивает водой, морщится снова. Это все настолько отвратительно, что даже нормально посмотреть на Галлагера он не может.
Микки просто откидывается спиной на кровать, зажимает ладонью бок и пялится на потолок. Более мерзко ему, кажется, еще никогда не было.
Он тяжело дышит, то и дело сглатывает. Само пройдет. Само. Нужно только чуть-чуть отлежаться, прийти в себя после тюрьмы, привыкнуть к тому, что снова на свободе, что ничего не угрожает, что даже Галлагер все-таки остается рядом, а не отваливается хер пойми куда. Микки не требуется никакая хренова помощь, он просто привыкает и перестраивается. Да и нет у него никаких проблем, только своеобразная акклиматизация.
Микки проводит языком по губам, прикрывает глаза, выдыхает.
— Окей, — говорит он сипло. — Пойдем на Рождество к твоим, я не против.
Раз уж они все равно не заняты теперь друг другом, можно обсудить и планы на чертов праздник, который у него дома обычно справляется через жопу или никак вообще. Микки не сомневается в том, что у Галлагеров та же херня, только народу больше. Почему-то всегда кажется, что Галлагеров реально решительно больше, что они как семейка Брейди Южной стороны. А ведь если посчитать, то ничего такого. Не намного их больше, чем Милковичей. Самые ублюдочные папаши плодят самое большое количество ублюдочных детей.
Да и, наверное, ему нужно не только дома торчать, но и выходить куда-то. Не сажать себя за фигуральную решетку в собственной комнате. Микки приподнимается на локтях.
— Только я нихуя твоим дарить не буду, — добавляет он. — У меня, бля, на своих-то ебланов бабла нет.
***
При мыслях о сексе Микки становится херовато. По началу проблем нет. Он планирует, выдохнув, просто вздрочнуть в туалете. Достает журналы, думает о Галлагере. О его руках, губах, крепком члене. Начинает возбуждаться, представляет далеко не только прелюдию.
И понимает, что к горлу даже от мыслей подкатывает ком. Микки сбрасывает с колен журналы, тяжело дышит. Его тошнит. И справиться с этим он не может. Он резко съезжает с сиденья унитаза, упирается коленями в плитку, а ладонью в крышку. Даже двух пальцев в рот не требуется.
***
Микки вытаскивает из ящика рубашку. Тащиться к Галлагерам у него нет никакого желания, но он чувствует себя обязанным. Если Галлагер хочет справить со своими, если Галлагер хочет притащить туда его, Микки не будет спорить, возмущаться или сопротивляться. Он просто пойдет с ним. Если Микки не может Йену просто дать, он обязан давать ему что-то взамен. Чтобы их и без того ебнутые отношения продолжали как-то функционировать и без секса.
Микки начинает думать о том, что Галлагер в самое ближайшее время просто свалит. Потому что нахер ему это нужно. Микки просто пытается продлить агонию.
Он влезает в рубашку, смотрит на свое отражение в зеркале. Приглаживает волосы ладонью, хмурится, тут же треплет их. Хлопает себя по карманам, оборачивается, выдыхает.
— Галлагер! — зовет он. — Ты сигареты мои не брал?
Он обращает внимание на смятую пачку, валяющуюся у тумбочки. Курить хочется зверски. Хотя, последнюю, кажется, минут двадцать назад и выкурил. Ладно, немного можно и перетерпеть. У Галлагеров-то точно найдется, у кого стрельнуть.

Микки корчит рожу перед зеркалом, одними губами издевательски повторяет это "у Шона будет". Да блять до Шона еще дожить надо, а курить хочется сейчас. Микки выдыхает. И выдыхает.
— Да ты тоже не страхоебище, — говорит он, поворачиваясь к Галлагеру.
Он снова ощущает укол совести. Йен, такой дофига красивый, не только когда приодевается к празднику. А он, блять, вот уже пару дней как старается просто не дергаться даже от минимальной близости. Напрягаться, находясь просто рядом с человеком, которого действительно любишь и ебу дашь без него окончательно, это пиздец. Кромешный.
Соскочить с похода к Галлагерам — заманчиво. Микки и правда не хочет никуда идти. Но еще меньше он хочет торчать и дальше в четырех стенах. Ему нужна нормальная человеческая встряска, которая позволит наконец-то забыть о том, как это — жить за решеткой, когда в любой момент тебя могут ебнуть, выебать или уебать. Он легко махает рукой.
— Не, нормально все, — говорит Микки. — Но если кто-нибудь попробует заставить меня петь сраный Jingle Bells, я яйца же в глотку и затолкаю.
Он улыбается. Им пора уже, по идее, выходить, раз собрались. Значит, времени на что-то еще и нет. Микки шагает к Йену, кладет руку на его плечо, чуть сжимает, а затем проходит мимо, на выход из комнаты.
— Погнали уже, — говорит он. — Курить хочется, пиздец.
***
То, что у Галлагеров шумно, его не напрягает. Ну, да, у него-то дома всегда было чуть потише, брательники между собой предпочитали драться и грызться где-нибудь снаружи, пока батя спит на диване. Разбудишь батю — огребешь на орехи. И не исключено, что по орехам. Но галлагеровская шумливость нормальная, реально не напрягающая.
Первым делом Микки перехватывает Шона, чтобы стрельнуть у него сигарету. Абстяга отпускает, стоит затянуться.
Он разваливается на диване, косится на самого мелкого Галлагера. Не может вспомнить, говорил ли тот при нем хоть что-нибудь. Да это и не важно.
— Э, я в гостях вообще! — отмазывается он на предложение Фионы оторвать жопу и принять посильное участие в накрытии стола.
Но жопу все равно отрывает и, зажав сигарету зубами, тащится в сторону кухонной зоны, где не только шумно, но еще и тесно. Но нет, Микки внезапно не думает о том, что лучше бы остался дома. Он втягивается, перебрасывается фразочками с Липом, ржет над чьей-то шуткой, чуть не сбивает в комнате маленькую елку. Микки чувствует себя нормально и реально начинает забывать обо всех своих проблемах. Его мало что парит даже тогда, когда в дом вваливается Фрэнк и обдает помещение таким перегаром, что дыхание нахуй спирает.
А потом вваливаются еще и Кевин с Вероникой. Становится совсем не развернуться. Вот хули в "Алиби" не отмечать было?
— Свет говорила передать тебе через Йена, что ты ей что-то должен, — говорит Кев.
— Свет может идти нахуй, она знает дорогу, — отзывается Микки.
— Так на ребенка ведь, — Кевин смотрит на него таким порицающим взглядом, что хочется предложить прогуляться на хуй и ему.
Микки как раз открывает рот, чтобы выдать тираду о том, куда Свет может засунуть свои требования, так решительно проебавшись, когда дверь открывается снова. Микки оборачивается на автомате.
Микки меняется в лице.

Отредактировано Mickey Milkovich (2015-09-07 01:25:42)

Сука Сэмми. Сука Сэмми со своим жирным отсталым выблядком. Сука Сэмми, из-за которой и Йен, и он сам успели нехуево так почалиться за решеткой.
Микки не ебет то, что она отозвала обвинения и всякое такое. Она вряд ли этого хотела — у Галлагера же был дохера хитрый план. Не было бы плана, пришлось бы, конечно, решать что-то по принципу "нет бабы — нет дела", что из-за решетки реально не так-то просто провернуть.
У Микки перехватывает нахуй дыхание. Пульс ускоряется. Ему пиздец как хочется закончить начатое. Или просто съездить суке по роже, несмотря на то, что он в принципе на бабу руки не поднимет. Да, блять, даже на эту.
И он видит, как выносит Галлагера тоже. Весело, весело встретили Рождество. Микки подозревал, что с семейными праздниками есть какая-то подъебта конкретная. Не бывает как в рекламе хлопьев все весело и классно. У ребят из рекламы хлопьев обычно не бывает таких сук в родственниках бойфренда.
Микки шагает к Галлагеру, упирается ладонью в его грудь. Отмечает в голове мысль о том, что Йена надо бы отвлечь хоть как-то. Вспоминает некстати еще и Кеньяту. Вспоминает реднека на автомобильной заправке. Понимает, что опять надо контролировать, но пиздец как хочет и сам заорать. И чтобы в кой-то веки не ему вылезать со всякими решениями. Микки не может себе этого позволить.
— Мы идем домой, — резко и громко говорит Микки. — Нахуй руки марать.
Он скользит ладонью по груди Галлагера до его плеча, оборачивается к остальным Галлагерам и всем их придаткам. Быстро проводит языком по губам, принимает решение.
— Если кто-нибудь хочет к нам, — добавляет он, — хватаете жратву и идете. Фрэнк, блять, сядь за стол обратно, тебя это ни хера не касается. Шлюху Слот — подавно.
Микки здесь находиться больше не может. Семейный праздник, ага. У него ведь есть своя семья. У него есть брательники и Йен. И против остальных Галлагеров он ничего не имеет. Ну и Кева с Ви тоже. И тех, на кого ему просто поебать. Конечно, проще было бы реально выставить шлюху Слот, но нет, не проще. Лучше миграция. Если реально кто-то захочет.
Он съезжает ладонью с плеча Йена и цепляется за его руку. Переплетает пальцы, сжимает ладонь в ладони на какой-то короткий момент, отвлекает на себя и пытается отвлечься сам. У него нет других вариантов, он чувствует, что высадится, если не свалит отсюда нахер.
Руку Галлагера Микки быстро выпускает из своей. На суку Сэмми он старается просто не смотреть. Потому что иначе желание уебать ее будет слишком сильным.

Микки на самом деле не верит до последнего, что кто-то из Галлагеров за ними потянется. Потому что, если быть честным, он бы на их месте не пошел. Семья — это важно, семью не надо разделять, даже когда она включает в себя такое дерьмо как Фрэнк и такую мразь как Сэмми. Для Микки семья всегда была самым важным. Выбился только ублюдок отец, который никого из своих детей не ставил на самом деле ни во что.
Мать порой говорила, что Терри, конечно, мудак, но со своими детьми он жестко себя ведет, потому что хочет, чтобы из них выросло что-то стоящее. В воспитательных целях. Микки ей первое время верил. Начинал отца в своей голове оправдывать тоже. Но теперь отлично понимает, что говнюк — просто ошибка природы, которая "в семье не без урода".
Но Лип вот — мировой мужик. И Дебби — молодец. Микки понимает, что ощущает редкостное какое-то облегчение от того, что часть Галлагеров все же увязывается с ними. Нельзя, блять, просто так взять и окончательно Йену испортить праздник. А Микки в одиночку точно с установлением рождественского настроения не справится.
У него-то больше никакого настроения нет.
***
Микки кажется, что искусственный свет в комнате режет ему глаза. Что совершенно все теперь, когда шум разговоров стих, вокруг становится враждебным. Будто он сам себя снова заточает в четыре стены, причем добровольно. Закрывая глаза даже для того, чтобы моргнуть, он боится, что открыв их, увидит решетки на окнах.
Он старается не дергаться и не соскальзывать. Хотя бы ради Йена, для которого этот хренов праздник всяко имеет значение. Выходит, откровенно говоря, херово.
На Галлагера, опускающегося рядом с ним на диван, Микки смотрит как-то заторможено и словно невидяще. Смаргивает. Понимает, что решеток нет, а если и есть, то где-то в голове. А все то, что в голове — оно ненастоящее и с ним можно справиться. Но он все равно сцепляет зубы, потому что иррационально стремно — ну пиздец как.
— Херня, все равно нормально посидели, — отзывается Микки. — Но охуеть какой рождественский сюрприз вышел, конечно.
Он неровно усмехается и откидывается на спинку дивана, по привычке широко расставляя ноги. Но тут же напрягается, стоит руке Галлагера опуститься на его колено.
Микки выпрямляется. Смотрит на губы Йена. Быстро проводит языком по своим. И отворачивается так, словно не обратил внимания на движение Галлагера, не догадался о его намерениях.
— Пошли спать, — говорит он, перехватывая руку Йена. — День был длинный.
Поднимаясь с места, он тянет Галлагера за собой за руку. Несмотря на то, что он не может даже нормально думать о близости, в то же время и отказаться от нее не может. Идиотизм, который, Микки уверен, не дойдет до Галлагера. До него самого-то не доходит, черт побери. Он ведь не телка, чтобы жить с пиздецом типа "я тебе не дам, но ты от меня не уходи никуда". Он не в состоянии объяснить, что его наизнанку выворачивает. Он не знает слов, которыми мог бы объяснить это все. Реально не знает — у него скудный словарный запас.
Это ебучая агония.
Микки не осознает того, что старается не поворачиваться спиной даже к Галлагеру.

Микки дергается. Меньше всего ему хочется отвечать. Он бы с превеликим удовольствием просто отвалился бы спать. Желательно на пару суток сразу. А никак не разговаривал бы о том, что с ним, блять, не так. Потому что все так. Он все еще думает, что проблема рассосется сама собой, потому что нет проблемы — он просто не до конца адаптировался к жизни на воле. Нужно только время, он привыкнет окончательно к тому, что спит в постели не один и не обязательно держаться так, словно заточку могут снова всадить под ребра.
Микки не уверен в том, что время у него есть.
Он напряженно смотрит на Йена исподлобья. Хули, вот хули ему надо от него? День вышел долгий, нахер начинать? Нахер валить с одной больной головы на другую больную?
Микки не уверен в том, что сможет и дальше так продолжать.
— Ничего, — говорит он. — Ни хера со мной не происходит, Галлагер. О чем ты вообще?
Напряжение, которым пропитывается каждая клеточка его тела, не дает возможности изгнать его даже из взгляда. Его пиздец как долбит сам факт того, что Галлагер из-за него тоже напрягается. Но будто у них других проблем нет! Есть ведь. В количестве. Ему, например, надо думать, чем себя занимать так, чтобы не приебались копы снова. Искать способы заработать бабла для семьи, с брательниками мозговой штурм устроить. Ну, то есть, как. Он придумывает, брательники говорят "гы, да" и начинают решительно тупить и раздражать. Так, чтобы вот все было как обычно. Вернуть себе привычное существование, а с ним и нормальную активность не только в вопросе зашибания бабла. Вот это — важно. А то, что с ним что-то не так... Да все, блять, так!
Да нихуя все не так.
Микки складывает руки на груди, приподнимает плечи, нахохливается.
— Да поебать на шлюху Слот, — говорит он. — Чего я, сам не придумаю, как ее прижать, если выебываться начнет? Да и хули бы ей сейчас... Нормально все, не начинай, ладно?
И пусть Галлагер говорит, что не сломается, Микки все равно не чувствует себя готовым трепаться. Ему не сдался нахер такой вот местный психоанализ.
Микки отводит взгляд и отступает на шаг к стене. Зная точно, что позади никого нет, он ощущает себя в большей безопасности. Несмотря на то, что безопасности как таковой он не чувствует себя в принципе в последнее время.
Он начинает банально злиться от того, что Йен пытается с ним тут разговоры разговаривать. Это ведь вообще не их тема, решать сложности трепом. Ну. Обычно они ругаются, дерутся, а потом трахаются. И все как-то само собой реально проходит. Он вцепляется пальцами в плечо крепче.
Смотреть на обеспокоенного Галлагера реально невозможно.
— Я... — нет, не вариант, не о чем тут говорить, выеденного яйца не стоит. — Пошли просто спать, а? Я за сегодня напизделся уже.
И Микки снова отступает.

Микки оказывается прижатым к стене. Оказывается, что это все равно ни хера не здорово, даже несмотря на прикрытые тылы. Сердцебиение учащается от совершенной неправильной, патологической какой-то паники.
Все нормально. Все, блять, хорошо.
— Ты херню пороть не начинай, — огрызается он. — Ничего ты, блять, не сделал, придурок. Я же говорю тебе, что все нормально, чего ты доебываешься?
День был долгим, желания страдать такой херней у него нет. Хочется просто оттолкнуть придурочного Галлагера и просто завалиться спать. Может, наутро и правда все будет получше. С Галлагером-то у него действительно проблем нет. Он знает, что без него окочурится просто. И отлично понимает, что отталкивать его — последнее дело. Он уже был там. В той беспросветной темноте без возможности жить, а не существовать. Микки понятия не имеет, что будет делать, если Йен опять психанет и куда-то от него свалит. Но точно так же он в душе не ебет, как сделать так, чтобы тот отцепился без насилия и срача.
Если он должен что-то доказывать — ладно, хорошо. Он докажет. Чего бы ему это не стоило, лишь бы не стоило отношений с Галлагером. Такие мысли придают уверенности. И вроде как усмиряют начинающуюся панику.
Он протягивает руку, кладет ладонь на шею Йена. Дохера привычно, дохера внезапно стремно. Микки притягивает Галлагера к себе чуть ближе, сам подается к нему. Накрывает губами губы, проталкивает язык в его рот. Второй рукой обнимает за пояс, сам вжимается бедрами. Не слушая, не слушая панического перестука пульса в ушах. Пытаясь сконцентрироваться на поцелуе, на чужом влажном языке, на том, как обычно это заводило в два счета и выбивало из колеи, заставляя требовать большего прямо здесь и сейчас.
Микки разрывает поцелуй, но далеко не отстраняется.
— Пошли, — выдыхает он в губы Галлагера.
И тянет его за собой в спальню, снова коротко целуя на ходу. Он настроен доказать, что все нормально. Он, блять, докажет. Хотя внутренности и сводит совсем не от возбуждения.
Может, переступить через эту херню насильно — реально правильный выбор.
Микки отступает буквально на полшага уже у постели, оглядывается на нее, сглатывает. Выбор, может и правильный, но нельзя же, мать его, так сразу.
Он смотрит на Йена и резко делает ему подсечку, пока снова тянет на себя. Заставляет развернуться так, чтобы уже на кровати оказаться сверху.
По коже бегут мурашки. Внутри — жесть как холодно тогда, когда должно быть наоборот слишком горячо для того, чтобы оставаться в одежде. Микки выдыхает. И выдыхает. И выпрямляется. А затем слезает просто на пол, опускается на колени и расстегивает наконец джинсы Галлагера. Приспускает их вместе с трусами, на момент жмурится, чтобы подавить накатывающий спазм в горле.
Он проводит языком по губам и опускает голову до паха Йена.
Горло спазмом все-таки сдавливает. Ебаный пиздец. Перед глазами темнеет, стук пульса в ушах оказывается нестерпимым и переходит в шум. Наружу просится абсолютно все, что он успел за день съесть и выпить.
Микки стремительно вскакивает и направляется в сортир. Потому что не хватало еще только заблевать все в комнате.
Опускаясь на колени уже перед унитазом, Микки ненавидит себя до цветных пятен перед глазами.

Микки выворачивает наизнанку. И, кажется, становится только паршивей, когда рядом на бортик ванной опускается Галлагер. Он рассчитывал на то, что хуйня пройдет сама собой. И что перед Йеном он вот с такими спецэффектами не покажется. Зря рассчитывал.
Его выворачивает от того, что Йен это все видит. Но он просто не может ни хера с этим сделать. В конце концов из желудка извергается только желчь. Он тянется за рулоном туалетной бумаги, чтобы хотя бы вытереть рот.
На Галлагера смотреть он просто не может.
— Что ты не думал? — бессильно, но все же зло спрашивает Микки. — Что меня блевать с члена в рожу потянет? Что меня выворачивать будет перспектива трахнуться в жопу? Ну, блять, счастливого Рождества.
Микки поднимается, кидает обрывок туалетной бумаги в унитаз и механическим каким-то движением нажимает на кнопку смыва на бачке. Когда кажется, что хуже быть не может, оказывается, что вот оно. Получи под дых и распишись, сука. Больно заебись тебе живется. Нельзя просто так взять и выйти на волю чистеньким. Не в этой жизни, не в этом сраном гетто.
Он не хочет даже знать, как Галлагер теперь на него смотрит. И что там себе думает. И как скоро съебет из его дома.
Микки судорожно выдыхает и разворачивается к двери. Теперь, когда вывернуло наизнанку, внутри просто щемит. Скулы сводит, в глазах жжет. Он подносит ладони к глазам и с силой их трет. Ни хрена не помогает.
— Дерьмо, — выдыхает Микки.
Ему хочется провалиться сквозь землю. Стереть этот момент, да и половину жизни в принципе из своей памяти. Только это даже близко не возможно. Со своим дерьмом нужно разбираться самостоятельно. Хер знает как.
Он шагает к дверному проему на безопасное, как ему кажется, расстояние. И расстояние это тоже пиздец как бесит. Микки ненавидит находиться на расстоянии от. Но уже даже не просто не может, а банально не чувствует, что имеет право. Да он сам — жалкое дерьмо, не способное практически ни на что.
Ни защитить себя, ни отсосать бойфренду. Охуенно устроился.
Микки упирается рукой в дверной косяк, оборачивается, но все также глядя куда-то мимо Йена.
Если рвать, то без агонии.
— Если соберешься съебывать, — говорит он как-то глухо, — то дождись хотя бы, когда я засну. Договорились?
Или сделает вид, что заснул. Скорее всего сделает вид.