Когда влетаешь даже по малолетке, важней всего — знать, к кому прибиться в самые первые дни. Микки знает. У него все старшие братья уже малолетку прошли. Батя регулярно отдыхать на нары отправлялся. Мать тоже, кажется, где-то некоторое время была закрыта. В окружении и распоряжении Микки — целая куча крупнокалиберных ребят с татуированными свастонами и "1488" в качестве пароля от электронной почты. Его все это нацистское дерьмо вполне себе устраивает.
И не устраивает группка нигеров с его блока, которая пытается чинить какие-то свои правила в обход арийского братства, на территории преобладающего. Кто-то из нигеров точно организовывает какую-то контрабанду, которая также не устраивает и Микки, и его ребят. За нигерами приходится смотреть, блять, в оба глаза.
Когда ты отираешься конкретно с Братством, а не просто расклеиваешь нацистские плакаты и рисуешь свастику на стенах баллончиком, ты можешь делать какую угодно херню, но. Не заниматься наркотой. И не связываться с цветными ни в плане дружбы, ни в плане ебли. Бате на воле похуй. Микки на воле — тоже. Но тут, раз уж назвался и связался — надо соответствовать.
— Надо глянуть за Джи-Догом на выгуле, — наклоняется к Микки за завтраком один из его ребят.
Микки кивает.
Крупномасштабная война в рамках малолетки никому на самом деле не нужна. Воинствующие группировки никогда реально не воюют, но попытки забраться на чужую территорию не могут оставаться безнаказанными. А двор держат они. Нигерам отошел спортивный зал, в котором они в основном и тусуются. За Братством двор и столовая. И это вот должно быть неизменным. Тем более что сейчас их значительно больше на территории, если что и ирландская с русской шоблы подтянутся на их сторону.
Но прежде чем что-то предъявлять, это что-то надо установить. Пустые предъявы они не кидают.
***
— Херня, — говорит один из арийцев. — Не толкают. Какого-то рыжего пацана только прессуют.
Микки делает последнюю затяжку, тушит окурок.
— Надо глянуть все равно, — пожимает плечами Микки.
Не вмешиваться, а так, реально со стороны просто посмотреть, хер ли там происходит. Если рыжий пацан, то, скорей всего, со стороны ирландцев. У ирландцев своя компания, свои заботы, свои правила. С ирландцами они ни здесь, ни в натуральных взрослых тюрьмах, никаких контр не имеют, но и чужие проблемы на себя не берут.
Вот только Микки все равно приходится решать, пока он пересекает прогулочное поле — вписываться или нет. Территория их. Прессовать белого на их территории — практически плевать им в рожу. Даже если прессуется какая-то ирландская подстилка. Не любит Микки эту вот политику ебаную. А приходится. И приходится, вообще-то, как раз ему.
Приближаясь, он понимает, что этого рыжего, вообще-то, знает. По школе еще. Да и по району. Вписаться тут за пацана проще простого.
— Йен Галлагер! — восклицает Микки громко. — Охренеть, чувак, вот не ожидал!
Он вместе с несколькими ребятами из Братства подходит к обступившим одного рыжего троим нигерам. Встает рядом с Галлагером.
— С сеструхой моей младшей пацан учится, — непринужденно говорит он своим, а затем хлопает Галлагера по плечу. — Чего, проблемы тут какие-то?
На черных он смотрит очень выразительно. У него численное превосходство в любом случае. Да и стоит свистнуть, как еще толпа арийцев вывалится со своих углов. Они все же Братство. Не пальцем деланные.
— Нет проблем, — говорит один из нигеров. — Поздороваться с новеньким подошли.
Нигер очень паскудно ухмыляется. Микки скрещивает руки на груди. Он не армия спасения, конечно, но раз уж пацана знает, а тут черные паскуды, дергаться он никуда не собирается.
— Увидимся еще, — бросает нигер, глядя прямо на Галлагера.
А затем они отваливают. Микки некоторое время задумчиво смотрит им в спины. Ну, на своей территории вписался за новенького белого, как и полагается. Дальше тот может быть сам за себя, они же даже не приятельствовали там, снаружи.
— Это разовая акция, если что, — бросает Микки Галлагеру. — Добро, блять, пожаловать, Галлагер.
Больше на Йена он даже не смотрит. Машет рукой своим, отваливается в сторону.
— Совсем оборзели, паскуды черномазые, — говорит он, задумываясь о том, как же им этих паскуд лучше всего прижать.

Микки приходится снова отвлекаться на Галлагера. Он разворачивается, махает рукой своим, чтобы шли дальше. И смотрит на рыжего уже с раздражением. По мнению Микки ему надо было просто перестать отсвечивать, не выебываться и держаться подальше от проблем, если свой срок он хотел отмотать нормально. Лезть к нему — ни хрена не подходит под понятие "не отсвечивать".
— Слушай, мне, вообще-то, не до тебя, — говорит Микки. — И не буду тебе тут курс молодого бойца зачитывать просто потому, что мы с одного района и моя сестра на тебя имеет виды.
Он хмурится, прослеживая за взглядом Йена. Всматривается в его лицо более внимательно. Парень, видимо, вообще отчаянный еблан, раз предлагает ему еблю в обмен на защиту. Обычно это не так работает. Обычно ты сам находишь из новичков кого-то, а потом делаешь его своей сучкой, угрожая, ломая или предлагая вот как раз защиту. Обычно сомнительную защиту, потому что ну какой нормальный парень, не еблан трусливый, согласится подставлять свою жопу? Парни, у которых есть яйца, сопротивляются. У которых есть мозги, начинают прибиваться иначе. С трахом нет вообще шансов на то, что пацана начнут уважать здесь.
Микки смотрит на него и на момент думает о том, что мог бы просто с Йеном поговорить, прописать ему затрещину и объяснить, как тут все работает. Чтобы больше не было никакой такой хуйни. Мог бы. Если бы был хорошим человеком и вообще слюнтяем.
Неа, отказываться он не собирается. Галлагер не херов качок, не тупой жирдяй, попавший по глупости за решетку, не цветной и более того — вполне себе симпатичный. Здесь не так часто можно найти и трахнуть кого-то, кто окажется действительно привлекательным. Микки не против того, чтобы ему отсасывал симпатичный парень, а не просто какой-то местный петух.
— Окей, — просто говорит он и пожимает плечами. — После ужина завернешь в прачечную. Там пусто будет, могу гарантировать. Устрою тебе, — Микки делает паузу, чтобы весьма паскудно фыркнуть, — собеседование.
Микки цепким взглядом окидывает фигуру Галлагера, а затем разворачивается и уходит к своим. Прикрыть чью-то жопу, если она белая, не проблема в целом. Просто сказать, что кент с ними, потому что с района и вообще с сестрой его трется. Это как раз херня, другое дело — определить, раскрывать этот вопрос или нет. Выставлять парня сукой, но конкретно его или не палить.
Микки принимает решение принять решение вечером.

Про Галлагера Микки не забывает, но и внимания за остаток дня не обращает. Голову не поворачивает в столовой, не высматривает. Ничего вообще подобного. Нельзя выказывать заинтересованность, даже если она присутствует.
А она присутствует. Ну правда, не так часто тут выпадают такие шансы. А на свободе еще пойди найди и не спались в гетто-то. Тюрьма — отличное место, где можно трахнуться с другим парнем и не париться о том, что побьют в ближайшей подворотне. Правда только если трахают не тебя. Но на безрыбье — хуле?
Впрочем, до вечера у Микки еще реально дела есть. Договориться о том, чтобы в прачечную никто не лез, например.
***
Приходит Микки один. В том, что Галлагер придет тоже, он не сомневается — если у пацана хоть немного соображалка на плечах есть, он не будет пытаться наебать. Он же вон как раз от нигеров пытается отделаться, связываясь с ним. Значит, мозгов не так много, но они есть. В этом вот плане.
Микки закрывает за собой дверь. Окидывает взглядом фигуру Галлагера более цепко и откровенно.
Они примерно одного роста. И Галлагер рыжий совершенно весь, кажется. Потому что россыпь веснушек на лице невероятная. Микки готов спорить, что и по телу они обязательно найдутся в количестве.
Микки проходит до одной из стиральных машин, прислоняется к ней задницей, упирается в крышку руками и, чуть склонив голову набок, продолжает на Галлагера буквально таращиться. Теперь уже с едва заметной ухмылкой.
— Да расслабься, — говорит Микки. — Во-первых, я один. Во-вторых, можешь прямо сейчас вообще не париться, трахать я тебя не собираюсь.
Нет, Микки не пытается строить из себя благородство. Его просто перспектива не впирает настолько сильно, насколько, по идее, могла бы впирать.
— Сейчас не собираюсь, — добавляет он, дергая плечами. — Но вот от отсоса не откажусь. В благодарность. Ты же мне благодарен, верно? Ну так самое время показать, насколько. А там уже прикинем, договорились мы или нет.
Ухмылка становится более заметной. Ну правда, не соглашаться же на условия новичка без тест-драйва?

Галлагер времени зря не теряет. На колени он опускается практически сразу. Видимо, решает, что надо поскорее со всем этим разобраться. Возбуждаться Микки начинает уже от одних прикосновений. Он смотрит сверху вниз на макушку Галлагера, закусывает свою губу, чтобы не охнуть, когда тот начинает. И цепляется за крышку машинки пальцами крепче.
Работает ртом Галлагер реально лучше любой местной вынужденной давалки. Старается. Дыхание Микки сбивается. Он отворачивает голову, чтобы не смотреть. Кончает в итоге все равно позорно быстро. Нормально и старательно, а не на отъебись, ему не отсасывали... Вообще никогда.
Микки быстро поджимает губы, чтобы проехаться по ним языком. Пересыхают, пиздец. Он подтягивает штаны с бельем, вытаскивает из мелкого кармашка на робе сигарету. Галлагеру курить, само собой, не предлагает. Тут это валюта, все-таки.
— Короче, — начинает Микки, зажимая сигарету губами, — считай, что договорились. Попробует к тебе кто-то прицепиться, сообщаешь мне.
Он смотрит на Йена и понимает, что распространяться об этом не собирается. Несмотря на то, что это местным правилам противоречит. Микки наплевать. Сам Галлагер-то тоже всяко не станет трепаться об этом. Ни один заключенный в своем уме не станет.
— Если кто-то попробует дернуться, будет иметь дело со мной, — продолжает он. — Я позабочусь о том, чтобы это до всех было донесено. Если чего — ты мне типа как брательник и лучший кореш вообще, потому что мутишь с моей сестрой. Усек?
Микки выразительно приподнимает брови, встречается с Галлагером взглядом. Ладно, сейчас в темноватой прачечной после минета Йен ему вообще кажется блядски красивым, а не просто симпатичным. Блядски — ключевое слово.
***
— Йоу, Галлагер, — Микки машет рукой Йену за завтраком еще на раздаче. — У нас место свободное за столом есть.
Он кивает головой в сторону того стола, который занимают члены арийского братства. Если Микки собирается выдавать его за кореша, ему и рядом надо находиться. Тем более любой, кто увидит Галлагера за их столом (то есть, абсолютно все) не станет нарываться и связываться. Проще всего организовать парню защиту именно так.
Микки поднимает заполненный поднос и смотрит на Галлагера, прежде чем направиться к своему столу, за которым, вообще-то, свободное место остается одно. Его собственное. Он опускается на лавку за стол.
— Ты, — говорит он пацану с краю, который типа как пытается к ним прибиться. — Взял свою баланду и пересел. Тут, блять, занято.
Он смотрит на Галлагера поверх голов остальных присутствующих. И едва заметно улыбается, прежде чем переключить свое внимание на поднос с завтраком.

У Микки дел оказывается до хрена и больше. Он узнает, что ну точно. Какие-то нигеры на их территории толкают амфетамины. Причем белым. Да похрен было бы, если бы они где-то из-под своей полы толкали. Но нет, практически тут под самым носом. Да еще и нормальным вроде как ребятам.
Микки приходится разрабатывать диверсию. Нельзя так просто взять и навалять на виду у всех надзирателей какому-то чертову нигеру. Но и от стада одного определенного нигера тоже просто так не отсечь. А открытые контры могут привести к прямой войне, которая реально никому тут на хрен не сдалась. Развлечение, может быть, классное, но вот у них тут есть несколько пацанов, которым вписываться в проблемы нельзя. Иначе плакало УДО горькими слезами. Теоретически Микки на УДО тоже надеется, но по факту понимает, что ему так и придется мотать свой полный срок. Уже влетал в одиночку за драку. Не факт, что не влетит снова.
Да и не то чтобы ему так уж сильно хотелось домой. Здесь хотя бы нет агрессивного ублюдка в лице собственного отца, который пиздюлей навешать может за любую мелочь.
***
— Галлагера в больничку поваляться отправили, — сообщают Микки.
Микки удивленно вскидывает брови. От обеда до финальной вечерней кормежки Микки и правда его не видел. Но у него дела были, он хренову диверсию планировал. Ему же надо как-то беспалевно из одного из нигеров выбить все дерьмо. Он как раз перетирал аккуратно с некоторыми ирландцами, чтобы устроить ублюдку подставу, тупо выманив на типа живца-клиента.
Он осматривает столовую. Галлагера действительно нет. И место его за столом пустует весь вечер.
***
Лежа на жесткой койке в своей камере, Микки отказывается признаваться себе в том, что его пиздец как парит то, что там могло случиться с Галлагером. А когда мысли все же лезут, оправдывается тем, что будет не круто, если получится, что это он не уследил.
И вообще не круто — лишаться блядски привлекательного чувака, который делает отличные, по большому счету, минеты.
***
— На два слова, — мрачно бросает Микки Галлагеру, когда завтрак заканчивается.
Галлагер таки появляется с утра. Красивый, блять. С разукрашенной рожей. И Микки это весьма беспокоит. Он же вроде как дал всем понять, что этот вот чувак с ними. Только если Галлагер не ввязался сам. Хотя, если бы именно он выходил зачинщиком, наверное, валялся бы не в больничке, а в одиночке.
Микки поднимается из-за стола, кивает Йену, чтобы двигал за ним. Останавливается он неподалеку от выхода из столовой, но так, чтобы не рядом совсем с надзирателями.
— Кто и за что? — спрашивает он прямо.

Микки начинает беситься сразу же, стоит Галлагеру открыть рот. Какого хера происходит-то вообще? Сначала этот кусок рыжеволосого дерьма просит его прикрывать, делает лучшие минеты в жизни Микки за это, а теперь отказывается говорить, какой другой кусок дерьма отправил его полежать в больничку. Покупаться на херню типа "споткнулся и упал" Микки точно не собирается.
Он хмурится и возмущенно сопит.
— Разберется он, блять, — говорит он так, словно выплевывает каждое слово.
Галлагеру хочется самому въебать. Прямо тут, прямо на выходе из столовой, прямо вот за такую глухую несознанку. Это же выходит, что Микки обломался как человек, вроде как обеспечивающий защиту. Это значит, что он недостаточно четко дал кому-то понять, что этого чувака нельзя трогать, потому что он не просто с арийцами трется, он с ним корешится.
И если Галлагер решил, что его ломает отсасывать за прикрытие ему, то он тут совсем дебил. Потому что Микки его оставить буквально с голой жопой тут ничего не стоит.
А, в общем-то...
— Окей, не говори, — бросает он. — Засунь язык себе в жопу. Как раз достаточно смажешь, чтобы не так сильно ее тебе рвали. Потому что, чувак, или ты говоришь, какая гнида на тебя залупается, или, извини, но твое место будет занято.
Микки не знает, что его больше всего ломает самого. То, что какая-то гнида вот покусилась на единственного приятно выглядящего чувака, который был записан в тайные сучки Микки или то, что он вроде как оказался для кого-то недостаточным авторитетом? Возможно, комплексно.
Он засовывает руки в карманы.
— До обеда, — добавляет Микки. — Я буду ждать имя до обеда. Уяснил? Или дальше ты будешь сам за себя, раз уж тебе так, блять, прижало.
Брови Микки выразительно взлетают вверх. Он ни хрена не шутит. У них здесь с такими вещами вообще шутить не принято. Тем более что он вообще хорошо устроился. Если Галлагер попробует что-то пискнуть о том, что между ними вообще тут бывало, хуже будет отнюдь не Микки. В этом он полностью уверен. А вот в том, почему его все окружающее начинает бесить еще больше — не очень.
Он резко огибает Галлагера и сваливает. Пусть там себе, блять, подумает. Микки и так великодушно ему время дал. Или чтоб одуматься, или чтоб морально подготовиться.

Микки не хочет признаваться себе в том, что ему не все равно. Потому что по идее должно бы. С Йеном Галлагером они на районе же даже не общались. А отсосы и вообще любая форма ебли с парнем за решеткой — обусловленное отсутствием девчонок поведение с одной стороны и выживание — с другой. Никак не причина для того, чтобы было вот не все равно.
Но Микки надеется на то, что Галлагер придет и назовет ему имя рискнувшего наехать придурка. И ничего с этим не может поделать. Ну вот только не признаваться себе в этом.
Галлагер приходит. Галлагер называет имя. Микки цепляется руками за скамейку, чтобы не сжимать их в кулаки. Это ж, блять, надо же!
— А ведь этот кент к нам прибиться пытался, — цедит Микки сквозь зубы, не глядя на Йена. — Хорошо, что ты башкой подумал. Он, блять, теперь точно дольше твоего в больничке проваляется.
Потому что это вообще пиздец. Нет, Микки понимает, почему Адамсу вдруг захотелось Йену уебать. Или выебать — тонкостями он не интересуется. Но он же таким образом себе воздух перекрывает.
Чего Микки понимает не сразу, так это того, что тут опять таки Галлагер выглядит не очень выгодно. Растрепал ведь. Типа как нажаловался. Не объяснишь же никому, что ты вроде как надавил. Паршивая ситуация. Но не настолько паршивая, чтобы продолжать загоняться — все равно разберется.
***
Точку в почку — не вариант. Не дошло же ни до чего прям настолько критического.
Поймать и уебать в душе — тоже не вариант. Там своя специфика.
В столовой или на прогулке — та же хуйня, могут просто навесить дополнительную пару недель к сроку, а заодно отправить прохлаждаться в карцер.
Микки в карцере не нравится. Там пиздец как скучно.
Другое дело, что решать надо быстро. До того, как всех закроют по камерам. И Галлагер останется с Адамсом один на один снова. Микки весь обед задумчиво кусает губы и прикидывает, что да как.
Есть еще спортзал, который обычно оккупирован нигерами. Но тамошним надзирателям обычно решительно похуй, что там происходит, а нигеры... Ну, нигеры и не дернутся, если один белый решит надавать по печени другому белому. И не скажут никому ничего — потому что именно на нигеров же и подумают. Соваться туда не очень хочется, но других вариантов у Микки просто нет.
***
Адамс — бугай. Ебаный бугай, против которого сложно вообще выступать в одну каску. Но привлекать кого-то из своих Микки не собирается.
— В спортзале со мной поймаешься сегодня, — бросает ему Микки на выходе из столовой.
Ебаный бугай Адамс, вообще-то, может его запросто поломать. Но у Микки брательники такие же дома остались. Не шибко умные бугаи, которых надо просто знать, куда ебашить. И найти, чем. Микки знает. У Микки есть чем. Кусок свинчатки на случай важных переговоров у него давно успешно прячется от обысков в камерах. Правда, все равно понимает, что может огрести в ответную.
***
И огребает.
Из спортзала Микки выходит с рассеченной губой. Адамс — не выходит. Адамса всяко заберут. Микки морщится, трогает ранку языком. Но это все еще не все запланированные дела на этот день.
Адамс поваляется в больничке и вернется. Наверняка злющий, как мразь. И может Галлагеру назло устроить не очень веселую жизнь. Микки не может дергаться каждый раз. Из-за каждой мрази. У него авторитет, все-таки, есть, ему не положено такой херней страдать.
Он выдыхает и идет разговаривать с одним из "своих" надзирателей. Ему нужно договориться о переводе. Причем не Адамса от Галлагера, а Галлагера от Адамса.
— Буду должен, — говорит Микки.
Только взаимовыгодное сотрудничество с надзирателями порой и помогает нормально выживать. И тем, и другим, на самом деле. Идти на такие жертвы ему тоже не очень нравится. Но у него опять таки не очень много вариантов.
Прощаясь уже с надзирателем, который обещался помочь устроить перевод через денек-другой, Микки понимает, что он — дебил. Вообще редкостный. И думает, по ходу, членом. Но с этим что-то поделать как раз вряд ли получится.

Микки фыркает. Ну, да, необязательно. Как же. А потом задолбаешься потенциальных ебарей пиздить. У Галлагера срок хоть и небольшой, но внешность уж слишком располагающая. Тут ведь реально не так много парней, на которых приятно просто посмотреть. Не то чтобы другие об этом особо задумывались. Ну, разве что с откровенно смазливыми.
— Не, — пожимает плечами Микки. — Никаких проблем.
Проблемы у Микки могут быть только если Адамс начнет трепаться. Но Микки не думает, что трепаться этот придурок начнет, если не захочет снова огрести.
Микки смотрит за решетку. До выключения света остается не так много времени. До выключения света лучше не дергаться больше — надзиратели-то ходят по коридору. Но Микки определенно точно планирует напомнить Галлагеру о том, что "спасибо" тут не говорить надо, а выражать.
***
В душевой в один момент Микки обращает внимание и на размеры прибора Галлагера, и на его фигуру. Микки приходится начинать стремительно думать о самых несексуальных вещах, которые ему известны, чтобы не палиться с тем, что заводится. О том, как Игги пердит подмышкой, о том, как после Мэнди остаются полоски воска с налипшими на них волосками в ванной, о том, как батя блюет с похмелюги.
Пялиться на Галлагера, выходит, опасно.
***
В другой момент Микки думает о том, что Галлагер изначально говорил про "как угодно", а не только про работу ртом. И, находясь в одной камере, трахнуться с ним можно без проблем, несмотря на то, что стены между камерами достаточно тонкие. Только тут проблема, дилемма и вообще херня. С одной стороны он не отказался бы предложить Галлагеру с тем его нескромным прибором трахнуть его самого. С другой стороны — зашквар. А с обратной стороны — не по-человечески и не вдохновляет.
Проблема ебли белых людей в условиях бетонной коробки.
***
Микки подтягивает трусы, довольно щурясь. Двигается к нычке с сигаретами. Надзиратели уже прогулялись, пиздюлей за курение никто не ввалит и не попробует сигареты отобрать. А занять себя ему чем-то надо, чтобы выдохнуть и вообще. Без какой-то такой вот херни.
Он вытаскивает одну. Думает пару мгновений. И вытаскивает еще одну.
— Курить будешь? — спрашивает он Галлагера, поворачиваясь.
Предлагать Микки собирается только один раз. И то только потому, что у него после отсоса настроение нормально так поднимается.

Микки протягивает Йену сигарету, закуривает сам и бездумно садится рядом. Не настолько рядом, чтобы вплотную, на небольшом расстоянии, но все равно — на пол поблизости.
— Да иди ты нахер, — фыркает он, затягиваясь и косясь на Галлагера. —Это не предложение второго круга, если что, можешь не напрягаться.
Света в камере немного, только снаружи от небольшого зарешеченного окна и идет. Там-то прожекторы не выключают. Да и ночь достаточно светлая. Но Галлагера ему четко все равно не видно. И это хорошо.
Взгляд Микки падает ниже, откуда-то с лица Йена до его паха. Внутренности немного подворачивает. Микки резко запрокидывает голову, чтобы выпустить дым вверх. Какое-то совершенно дикое выходит напряжение, несмотря на то, что ему уже неплохо так отсосали.
— Вообще, мне почему-то не казалось, что ты куришь, — говорит Микки. — Спортсмен, бля.
В тюрьме, правда, курить каждый должен — даже если не курит. Для родственников, чтобы передавали сигарет дополнительно. Надо ведь с кого-то курево отжимать. Дымить, как паровозу, тут все равно не выйдет в принципе.
Микки вытягивает ноги, лопатками крепче прижимается к койке, слегка откидываясь. Так-то он даже не расспрашивал Галлагера, за что того закинули. Не интересно было. Не особенно интересно и сейчас, но тянет хоть о чем-то поговорить. Правда, не об этом же. Как-то вообще выйдет, пожалуй, тупо ляпнуть чего-то типа "эй, а расскажи, кстати, с чего тебя закрыли-то?"
— А ты чего в военку-то записался? — спрашивает вместо этого Микки. — Так вперло с распорядков?
Он снова косится на Йена. Это тоже не особенно интересно, Микки в целом не поклонник такого вот трепа. Как ни о чем, так и по душам. Но все-таки иногда-то на каждого такой херней накатывает. Да и Галлагеру тут сидеть остается не так много, наверняка выйдет по УДО: и не влезает ни во что, и явно первый раз попадается, и вот на военку записался.
На памяти Микки в такие программы, хоть военные, хоть реабилитационные от веществ записываются только кромешные психопаты, которые делают вид, что у них и правда появилось желание исправляться. Когда на самом деле ни хера подобного там нет. Микки вот не записывается. Микки — не кромешный психопат, все же.
Сигарета, как ее не растягивай, все равно кончается как-то слишком быстро. Окурок Микки о бетонный пол и тушит. И не может понят точно, чего хочет — то ли еще курить, то ли трахаться.

Микки желание свалить с их омерзительного района понимает прекрасно. Все-таки, там реально добиться нечего. Даже если твоя семья этот район держит. Не весь же Чикаго, все-таки, а только Южную сторону. Да и то не то чтобы всю, хоть и давно, хоть и успешно.
Он передергивает плечами.
— А на контракт с приводами разве возьмут? — спрашивает Микки. — Хотя, не важно. Удачи, чувак.
С пола он поднимается. Холодный, все-таки, никакого ебаного подогрева здесь не предусмотрено, сплошной бетон. Морозить яйца слишком долго ни хрена не весело.
— И тащи тоже свою задницу на свою койку, — добавляет он. — Пока я не запнулся об тебя и не вырвал нахрен гланды.
Все, перекур окончен, пора и на отбой. Подъем за решеткой ранний.
***
Во дворе к Микки подсаживается Кэссиди, парень на пару лет его помладше, но вот срок мотающий побольше. Он жует какую-то сухую травинку с таким ебальником, будто знает все на свете.
— Тут поговаривают, — начинает он, — что Галлагер это самое. На воле за другую команду играет.
— В смысле? — переспрашивает Микки.
— И с цветными трется, — добавляет Кэссиди. — Я даже не знаю, где тут больший зашквар.
Микки тоже не знает. И не понимает, с каких дрожжей такие всходы. Цветные? Другая команда? Чего, блять? На Кэссиди он смотрит недоуменно.
— Да Нил Зануда тут рядом с ним сидел на визитах, — продолжает Кэссиди. — Рассказал, что там к нему приходил какой-то араб. Какой-то, понимаешь, ебаный коричневый хуесос из тех, что одиннадцатого сентября нам устроили свою харе кришну. И чего-то там... Ну, сомнительное, бля, было. Понимаешь? Сен-ти-мен-таль-но-е.
— Ты специально словарь перекапывал, чтобы слово выучить, что ли? — спрашивает Микки.
Ему хочется Кэссиди сразу по роже въехать. Потому что не кидают такие предъявы, особенно с чьих-то слов. Сам не видел, как пацан за щеку берет? Ну и не пизди. Даже несмотря на то, что берет, причем берет с тем еще энтузиазмом.
До Микки доходи вот это вот обвинение. Какие там дела у Галлагера с арабами, он не знает, но даже не думает, что тот реально... Из этих. Но самая жопа тут даже не в этом.
— То есть, ты, пиздабол такой, — говорит Микки, — утверждаешь, что пацан — гомосек? Что шпилится с каким-то там арабом на свободе? Ты моего другана, значит, которого я с детства знаю, с которым на соседних улицах рос, записал в пидорасы за его, блять, спиной, только потому, что тебе чего-то сказал Зануда Нил?
Брови Микки взлетают выше, кажется, с каждым словом.
— Ты считаешь, что я бы с говномесом, — продолжает он, — стал бы одну хату делить, так, что ли? Ты, блять, мне предъявы какие-то кидаешь?
— Не, чувак, — выставляет перед собой руки Кэссиди. — Даже в мыслях не было.
— Ну вот и не гони, блять, непроверенную информацию, — отвечает Микки. — Нил тебе таким дохрена надежным контактом кажется? Да этот придурок на нары присел только потому, что лоханулся, пытаясь спиздить шоколадку на заправке.
Микки взмахивает руками в полноценном возмущении. И дает понять Кэссиди, что если он еще раз чего-то такое услышит, то пиздюли будет выдавать, не боясь о том, что еще неделю срока накинут и в карцер отдохнуть отправят.
Только отваливая подальше от Кэссиди, он понимает, что если информация подтвердится, ему будет не очень хорошо. Но он считает, что сначала надо спросить обо всем по-человечески у Галлагера.
***
С чего начать, Микки не знает. Как вообще разговаривать с Галлагером — тоже. Именно после закрытия камер, потому что в компании с ним можно не разговаривать вообще. Выловить Нила Зануду, чтобы расспросить его подробно и с глазу на глаз, не получается. Он подвисает все свободное время в больничке, что-то у него там за проблемы со здоровьем, которые никак не связаны с временем за решеткой.
"Отличный пирожок на ужин сегодня давали, верно? О, кстати, слышал, что ты — гей".
Микки хмурится и заваливается на свою койку. В голове — шаром покати. Ему отчасти неловко спрашивать. Но по большей части — стремно.
Он не хочет, чтобы ответ был положительным.
И не хочет, чтобы — отрицательным.
Только какая, блять, разница, если он все равно не знает, с чего начинать?

— На общак частично скинь, — говорит Микки, не слишком впечатляясь тем, что Йен говорит про блок сигарет. — А то, знаешь, жадных миллионеров тут не любят порой больше, чем пидоров.
Микки косится на Йена достаточно угрюмо. Ему, на самом деле, на расу наплевать. Нацистское дерьмо Микки нравится, чисто как символика и всякое такое. Конкретно по расе больше его папаша загоняется. Но у него сейчас могут быть проблемы из-за ебаного араба, которому ударило в голову прийти проведать в тюрьме своего, мать его, работника.
Какой, спрашивается, индустрии.
Он понимает, что да. Зануда Нил визит расценил наверняка правильно. Потому что какой работодатель будет таскаться на малолетку к своему тинейджеру-работнику? Только какой-нибудь ебаный педофил, который этого работника поебывает.
Микки на районе помнит только одного араба, у которого есть свой бизнес. Кэш, который такая тряпка ебаная, что гопать ходить его можно хоть каждый день — никому никогда и ничего не скажет. Микки не уверен был в том, что у него вообще что-то в штанах было, у пиздолиза такого. А оказывалось, что этот несчастный хрен моржовый был еще и педофилом.
Отвратительно.
И теперь из-за этого тупого араба у него могут быть проблемы за решеткой.
— Так и кто кого поебывает? — спрашивает Микки, прямо глядя на Йена. — Он свою задницу коричневую отклячивает или ты подставляешься?
Голос он не повышает. Ни хрена нельзя, чтобы за стенкой кто-нибудь даже смутно расслышал. Достаточно того, что слухи уже ходят. И от них в любом случае придется отмазываться, каким бы не был ответ. Что-то, блять, придумывать. Потому что он с самого начала назвал Галлагера своим корешем. За это надо отвечать. А ждать от него ответа будут точно.
— Ты понимаешь, что уже пошла всякая херня, да? — спрашивает он. — Ты понимаешь, что твой ебарь своим визитом меня, блять подставляет?
Чтобы не орать, ему приходится практически шипеть. А сдерживать свои эмоции Микки умеет с огромным трудом.

Микки не знает, что его дергает больше. То, что Галлагер реально гей или то, что он трахается с ебаным арабом Кэшем. Если бы его спросили, с кем бы с их района он хотел бы переспать, он точно в жизни не выбрал бы тряпку Кэша Кариба.
Раньше, правда, он и про Галлагера бы в первую очередь не подумал.
— Охуеть, чувак, — выдыхает Микки. — Нет, серьезно? Кэш? Вот же ебаный педофил.
Микки вспоминает, что у этого ебаного педофила еще своих пара детишек была. От этой мысли Микки аж передергивает. Педофилов он не любит больше, чем таких вот цветных эмигрантов. На эмигрантов-то ему в целом поебать.
Он запускает ладонь в волосы, отворачивается от Галлагера. То, что происходит снаружи, сейчас не должно его волновать. У него тут своих проблем достаточно. Возникшее дерьмо еще нужно разгребать. Микки сам себя загнал в патовую ситуацию: не было бы такой проблемы, если бы он дал понять своим сразу, что трахается с Галлагером. Ну, да, для Йена это вышло бы унизительно, потому что ни за общий стол не пустить, ни вот так. Но защита-то была бы обеспечена. Но нет. Микки решил, что ему надо скрыть и позволить относиться к парню по-человечески. Возможно, потому что предпочел бы сам оказаться в такой позиции, а не упрощать.
Теперь все равно раскрыть не получится — себя он в случае чего таким образом не обезопасит.
— Так, окей, хер с ним, — бросает Микки.
Он идет от стены к решеткам. От решеток к стене. Мерить камеру шагами, когда она такая маленькая, не очень здорово, но стоять на одном месте у него не получается.
— Ладно, я могу сказать, что этот твой бойфренд нам платит и делал подгон именно через тебя, потому что ты у него работаешь, — быстро говорит Микки. — Или еще что-то такое придумаю. Не знаю еще. Но, блять, чувак, если ты еще раз меня так подставишь... Я тебе хребет нахуй переломлю.
Микки угрюмо косится на Галлагера. Он не задумывался бы, если бы себя не подставил изначально: раскрыл бы ситуацию. В этом Микки как раз не сомневается. Как и в том, что когда выйдет, решительно подпортит существование ебаному педофилу Кэшу. И тут уже наплевать на то, что тот вообще не в теме и явно не подозревал, что могут возникнуть проблемы. Незнание от ответственности не освобождает.
— И даже не говори ничего, — добавляет он. — Вообще, блять. Все, отбой, Галлагер.
Он забирается на свою койку и отворачивается лицом к стене.

Микки старается Галлагера избегать. В одной камере с этим выходит как-то хуево. Он не то чтобы хорошо понимает, почему ему херово даже разговаривать с ним. Он же не обиженка какая — косяк же в итоге разрулил. Наплел про то, что этот ебаный араб его семье приплачивает. Да так ладно наплел, что сам бы поверил.
Только Галлагер... О нем еще и не получается не думать в свете всего этого дерьма.
О том, что трахнуться с ним можно было бы по-человечески, например.
Но, блять, нет же. Микки же не какой-то ебаный гомик. Ну, да, нравятся ему мужики. Но он же не это.
Не тут всяко. А если запалят? Да нахуй такие перспективы. И вообще он может без ебли прожить какое-то время, чем вот с гомиком Галлагером.
... который все равно в итоге сам до него доебывается.
— А ты доебался, — так и говорит Микки, морщась и поворачиваясь набок, от Галлагера зубами к стенке.
Не хочет он с ним разговаривать. Не хочет смотреть даже в темноте. Не хочет замечать его существование. Даже несмотря на то, что подскочивший Галлагер явно не собирается так просто от него отъебываться. И это раздражает — ему пиздец как хочется, чтобы его оставили в покое вот да — на ближайшую пару недель.
Но долго строить оскорбленную невинность у него все равно не выходит. Микки резко разворачивается и садится на койке. Он хмурит брови, стараясь даже не коситься на Галлагера. Не то чтобы он мог много чего рассмотреть в темноте, несмотря на то, что к ней быстро привыкаешь. Не такая уж кромешная выходит темнота. Ну вот читать в ней неудобно было бы, наверное, но Микки и не читает.
Он тянется к заначке сигарет. Охрана прошла — можно спокойно перекурить. Ну, то есть, как спокойно.
— Хули тебя парит-то так? — спрашивает Микки, переминая в пальцах сигаретный фильтр. — Наслаждайся, блять, тишиной, придурок.
Серьезно. Сдавать-то Микки его все равно не собирается. Выселять — тоже. Галлагер, считай, отлично устроился. А через пару недель спокойно еще и выйдет. К семье и своему арабу-педофилу. А Микки сможет спокойно наслаждаться одиночеством некоторое время, пока прикидывает, с кем ему дальше будет лучше существовать в одной хате.
— Отъебись, короче, чувак, — добавляет Микки, отворачиваясь.
Не то чтобы он уверен в том, что хочет, чтобы от него реально отъебались, но и не то чтобы это сейчас реально имело какое-то существенное значение.

Микки поднимается. Зло исподлобья смотрит на Галлагера. Вот и чего он, спрашивается, привязался? Какого вот хрена ему не живется спокойно? Микки совершенно не понимает. Он бы на его месте предпочел бы лишний раз не дергаться, чтобы вот не бесить и не палиться.
Он бы на его месте просто не оказался, потому что и не завел бы себе араба-бойфренда. Да и бойфренда в целом, не дурак, все-таки. И не гей, конечно. Ну если только немного, да и знать об этом никому не следует. Галлагеру, вот, например. Вообще не надо.
— Да не ебет меня, кого ты там ебешь, — огрызается Микки. — Хоть арабов, хоть китайцев, хоть горных, блять, козликов! До меня только не доебывайся, мать твою.
Микки подается вперед на каком-то эмоциональном порыве. В темноте съезжает взглядом на губы Галлагера, сглатывает. Не к месту вспоминает о том, как охрененно он ртом работает. Как хочется орать в процессе, как тянет на что-то большее, как хочется нормально трахаться, а не минетами сублимировать.
К низу живота закономерно приливает теплом. Микки приходится начинать с этим решительно бороться. Исключительно морально, потому что тут не отойти и не передернуть по-быстрому. А сила воли в этом плане у Микки начинает предательски таять.
Он выхватывает из зубов сигарету и сжимает кулаки.
— Хоть бы ты и весь район перетрахал, меня не колышет! — добавляет он, повышая тон и сам того не замечая.
Спохватывается только все равно. Услышат ведь. Хоть соседи за стенкой, хоть надзиратели — один хрен не очень удобно выйдет. Микки натурально прикусывает себе язык, чтобы не орать. В тюремной камере и трахаться, и ругаться, и пиздиться нужно очень тихо, не привлекая к себе внимания, на каком бы ты положении тут не был. Это одно из основных правил, отходить от которого — смерти подобно.
Или потере репутации. Что тоже, в общем-то, смерти как раз и подобно.
Микки пихает одной рукой Галлагера в грудь, чтобы отвалил от него подальше. Тут дальше в принципе некуда, камера очень маленькая, просто не протолкнуться. Но Микки все равно пихает его от себя, просто потому что понимает — иначе ему может просто снести крышняк. Этого он допустить не может.