Йен раскладывает китайскую еду на вынос, которую притащил Энди, по тарелкам и поглядывает на часы. Прикидывает, есть ли у них еще время до прихода Мэнди и Свет или ну его. Дом-то пустой: Деббс с Карлом гуляют каждый по своим делам, Фиона унесла Лиама к врачу, Лип в колледже. Можно было бы и воспользоваться. Раз уж у него теперь. Ну.
Бойфренд.
Йен косится на сидящего на диване Энди и слабо улыбается. Бойфренд у него образовался внезапно как пиздец, он на это уж точно не рассчитывал, когда соглашался с тем, что Харрисон Форд и сейчас мужик хоть куда и что кофе попить было бы отлично.
Он перехватывает тарелки и несет к столу.
— Угощайся, — фыркает он, расставив тарелки, и падает на диван рядом с Энди. — У Мэнди со Свет заморочек нет, что мы без них начнем, так что не парься и все такое.
И сам моментально подает пример тем, что тащит кусок курицы — прямо руками, пачкаясь в соусе и сгибаясь, чтобы не наляпать на чистенькие джинсы. Пальцы Йен потом облизывает, не торопясь, и поглядывает на Энди. Времени много у них на все про все всяко не уйдет: с сексом вышло, ну, малость несовпадение. Не то чтобы Йен имел что-то против ручной работы или минетов, но вот.
Несмотря на это, Энди ему нравится. Нормальный мужик и без всяких выебистых заморочек на тему собственной ориентации, по углам от гомофобного отца-выблядка не шкерится и против поцелуев ничего не имеет. Не в два с гаком раза старше его, опять же. Это свежо, это необычно, Йена это тащит. А что внешне Энди подозрительно напоминает одного дохуя счастливого молодожена — совпадение, разумеется.
Дохуя счастливого молодожена Йен больше знать не хочет. Отлежался рожей в подушку, отрыдался, отблядовал на стороне — и все. Нахуй. Было б дохуя счастливому молодожену на него хоть чуть-чуть не наплевать — нашел бы предлог не жениться. Особенно после того потрясающего траха. Особенно после… да всего после.
Йен смотрит на Энди и не выдерживает: садится вполоборота и лезет-таки за поцелуем, а рукой — к нему в штаны.
И, конечно, на самом интересном месте в дверь начинают барабанить.
Йен бурчит Энди в губы что-то недовольно и неразборчиво и отстраняется. Успокоиться и восстановить подсбившееся дыхание оказывается несложно, было бы много хуже, если бы их прервали чуть позже. Обидно — все равно.
— Запомни, на чем мы остановились, — чуть склоняет Йен голову и ухмыляется, не выдержав. В дверь барабанят еще громче. — Да блять! Иду я, иду!
Открывает он с улыбкой: Мэнди Йен рад всегда, вне зависимости от обстоятельств. Свет — не очень, но Свет-то ни в чем не виновата, если подумать. Такая же жертва Терри и нормальная так-то тетка.
Улыбка становится как приклеенная, когда он видит, кого еще они притащили с собой.
— Ты нас внутрь пустишь или нет? Холодно! — нетерпеливо говорит Мэнди. Йен выходит из ступора, скрещивает руки на груди. Перестает наконец пялиться широкими глазами на блядского Милковича и, стиснув зубы, отходит на полшага и кивает. Мол, добро пожаловать.
Уже внутри он перехватывает Мэнди за локоть.
— Эй, — говорит он тихо. — Мэнди. Какого хрена?!
У Мэнди на лице — святая невинность.
— Ты сказал, я могу с собой еще кого привести.
Йен выдыхает, косится на гостей и на то, как Энди встает их приветствовать.
Энди зверски похож на Милковича. Вот так, рядом — вообще пиздец. Йена передергивает, Йен шипит на Мэнди:
— Я имел в виду, я не знаю, парня твоего какого-нибудь! Не его, блин!
Мэнди выдергивает локоть, вздергивает на него брови.
— Нам уйти?
Йен стискивает зубы и снова смотрит в сторону гостиной. Сцену при Энди устраивать — последнее дело, он и так его еле уговорил на посиделки в доме Галлагеров: тот все предлагал пойти в кафе и всех угостить за свой счет. Йен будет откровенным мудаком, если сейчас действительно всех разгонит.
Он же не Милкович.
— Ну и все. — Мэнди задирает повыше подбородок и идет в гостиную здороваться. Йен, сжав и разжав пару раз кулак, дергается следом. Хули ему еще делать?
Он подскакивает к Энди и коротко, но горячо и требовательно целует. Практически демонстративно.
— Прости… отвлекся. — Йен облизывает губы и снова широко улыбается — не менее демонстративно, чем целовал. Кивает на остальных гостей. — Вы уже перезнакомились, наверное? Ну, все же: Мэнди. Свет. И Микки, брат Мэнди и муж Свет. Кстати, недавно поженились, видишь, уже и ребеночка ждут. Счастливые люди.
Йен смотрит прямо на Милковича.
— Ну а это — Энди. Мой парень.
Улыбка у него на лице становится почти мстительной, когда он приобнимает Энди за пояс. "Мой парень" — само по себе отлично. Бросить это Милковичу в лицо — бесценно.
Пусть знает: раз ему похуй на Йена, то и Йену похуй на него.

У Йена на вечер был отличный план: познакомить того, кто не боится называть его своим парнем, с Мэнди. Ну, и со Свет. Явление незваного Милковича внесло свои коррективы. План Йена, конечно, поменялся мало, но теперь он собирается не только знакомить Энди с Мэнди, но и демонстративно с ним лизаться и широко улыбаться, а Милковича — показательно игнорировать за исключением моментов, когда будет ему в рожу втирать собственное как бы довольство жизнью. Потому что в жопу Милкович пошел. Милкович уже сделал все, что мог только сделать. Вернее, не сделал.
Йен тянет Энди садиться, заставляя Свет потесниться малость на диване. Фыркает, вспоминая. Их знакомство правда вышло смешным. Хан Соло свалил его с ног и исходил ему всю куртку грязными лапами. Энди настоял на том, чтобы заплатить за химчистку. Слово за слово — и они уговорились еще и на кофе, ну а после все раскрутилось как-то само собой.
Йен нравилось слушать, как Энди рассказывает эту историю.
Если б еще не оборзевший Милкович, то шпыняющий Свет, то не дающий Энди договорить — вообще отлично было бы.
Йен кладет подбородок Энди на плечо и смотрит на Мэнди, поднимая брови, мол, ну и нахера ты Мика привела? Мэнди его взглядом не впечатляется, вздергивает нос. Йен вздыхает.
— Не слушай его, — говорит он как бы Энди на ухо, но на самом деле достаточно громко, чтобы слышали все. — Он все равно в мужиках нихера не разбирается, где ему понять охуенность Харрисона Форда. Не гей же, ну.
Йен смотрит на Милковича.
Милкович вконец охуел. Пришел, развалился, рычит на Энди. Раньше Йена эти вот проявления норова Мика удивительно умиляли. Его ведь был бойфренд, имел право буйно ревновать, все дела.
Только больше не бойфренд.
Только бойфрендом никогда и не был, если подумать.
И нихуя он не Мик, а Милкович. Не заслуживает, чтобы Йен его даже про себя звал по имени. Особенно когда по уши беременную Свет пытается погнать за бухлом, придурок тупой.
Йен стискивает зубы и выпрямляется.
— Свет, не вздумай вставать, — говорит он, расправляет плечи, смотрит Мик… Милковичу прямо в глаза. — У нас для охуевших полное, блять, самообслуживание. Хочешь пива — встаешь и идешь к холодильнику сам.
Милкович никакого права вести себя с ним так по-мудачески не имеет. Милкович сделал свой выбор сам — и это самое право, соответственно, просрал, когда этот выбор сделал.
Раз решил, что ему на Йена похуй — пусть ведет себя, блять, соответствующе, а не выебывается так, будто виды какие-то до сих пор имеет.
Лавочка закрыта.
Все.

Йен смотрит на встающую Свет и скрипит зубами. Ему это все чем дальше, тем меньше нравится. Совсем отвратительно становится, когда Мэнди подрывается за Свет с показушно-радостным "я помогу", а Йену одними губами говорит что-то вроде: "Разберитесь уже!"
Разбираться у Йена — никакого желания. У него есть бойфренд. Он, судя по бедной Свет, легко еще отделался. А трах… ну. Трах — это другое.
Йен кладет Энди подбородок на плечо, сжимает его руку, но смотрит все равно на Милковича. Пристально.
С тем ведь все было охуенно. Никаких проблем с трахом, ничего. Милковичу тоже нравилось, Йен был абсолютно уверен. Милкович к нему тоже был неравнодушен — по крайней мере, так Йену казалось, пока тот не женился.
Нахера женился, действительно?
Потому что трус.
Потому что ему на самом деле похуй.
Потому что считает, что вот эту гомофобную херню вещать в присутствии Йена и его бойфренда имеет право. Самому-то не стыдно такое нести?
Йен стискивает руку Энди сильнее, медленно выдыхает. Не вскипеть — не помогает.
— Тебя никто не заставляет об этом пиздеть, блять, — говорит Йен, но тихо. Поднимает с плеча Энди голову, когда тот подается вперед. Чуть не давится собственными недосказанными словами, ошалело на Энди глянув.
У Энди или богатая фантазия, или охренеть интуиция, или и то, и другое сразу, но Йен начинает скалиться. Не перестает скалиться, глядя снова на Милковича. Ирония явно ударила того по яйцам.
И он, сука, заслужил этот удар как никто, особенно раз так реагирует.
Йен стискивает на секунду руку Энди крепче, прежде чем подняться, подходит к Милковичу почти вплотную и смотрит на него снизу вверх.
В последний раз, тогда, они тоже на диване разваливались. С пивом. Под Ван Дамма. У Мика.
Не Мика. Милковича.
Йену кажется: еще немного — и он взорвется. Так сильно въебать этому лживому куску говна по морде он еще в жизни не хотел. Так сильно наорать — тоже.
Но тут Энди.
— Энди намекает, — говорит Йен сквозь зубы, — на то, что ты охуел совсем. Я тебя не приглашал. Твоего ценного мнения о нас не спрашивал тем более. Не уперлось тебе никуда, кто кого ебет — вот и заткни свою пасть. Уперлось? Тогда пошел вон.
Йен сжимает кулаки.
Одно слово. Пусть скажет хоть одно блядское слово — Йен ему вломит так, что мало не покажется, ни на какого Энди не посмотрит.
Нехуй оскорблять его парня.
И нехуй вытирать об него ноги и потом вести себя так, будто между ними все еще что-то есть.

Йен не может не начинать, Йен уже начал. Йен не продолжает, правда, настолько, насколько может, хотя про друга у Энди в части он хочет много интересного сказать.
Еще больше интересного он хочет сказать Мику… Блять. Милковичу.
— Нормальнее, чем гонять беременную жену себе за пивасиком, — почти рычит Йен.
Потому что ноги не отсохли, мог бы и сам сходить. Раз уж женился. Сделал свой выбор? Вот и пускай к жене относится как к человеку.
И к его, Йена, бойфренду — тоже.
— Хочу и пишусь. Мне, знаешь ли, не похуй, — бросает он, сжимает с силой кулаки.
Толчок в грудь оказывается чувствительным, Йен отшатывается на пару шагов, чуть не теряя равновесие. Вмазать Милковичу по морде хочется нестерпимо. Если бы Энди не положил руку ему на плечо — он и вмазал бы.
Йен закусывает изнутри губу. Свет ругается, но, придерживая живот, идет следом за мужем. Мэнди в кухонной зоне стоит, скрестив руки на груди. Йен на секунду встречается с ней взглядом.
Зверски хочется сказать ей… что-нибудь. "Надеюсь, ты довольна? Нравится, как мы разобрались?"
Йен не говорит. Йен дергает плечом, сбрасывая с плеча руку Энди, и валится назад на диван, тащит со стола тарелку с курицей. Есть он после этого всего не хочет, но еще меньше — хочет разговаривать.
Ебаный Милкович. Чтоб ему и его свидетельству о браке пусто было.

***
Все следующие дни Йен не может выбросить демарш Милковича из головы. И вообще — Милковича. Иногда ему кажется, что тот за все годы их не-отношений прописался у Йена где-то в подкорке, и наличие настоящего бойфренда его оттуда стереть не помогает. Может, потому, что у них нет полноценного секса, а отсосами и дрочкой друг другу сильно мил не будешь. Полноценный секс никогда не помогал ему забыть Милковича, но Йен об этом не думает.
Йен думает, что мальчик-первак на военке, с темными оленьими глазами и весьма аппетитной задницей, ему смущенно улыбается, когда ловит взгляд. Что полноценный секс не помогал забыть, но помогал отвлечься и забыться. И что этого самого полноценного секса у него давненько не было, если он не может думать ни о чем другом, даже когда пересобирает М16. Он не особо хочет изменять, но существовать впроголодь в плане траха при живом бойфренде ему тоже некруто. Не при Милковиче, прописавшемся настолько прочно в голове.
Йен отвлекается от мальчика-первака только раз: когда к ним приходит армейский офицер рассказывать свою историю успеха… или как-то так. У второго лейтенанта Трентона Магуайера волосы тоже рыжие. И история примерно такая, какую он хочет для себя: плохой район Бостона, потом учеба, армия, выход в белого мусора в уважаемые члены общества. Лейтенант даже в горячей точке служил. Йен слушает так внимательно, как только может. Йен даже подходит задать пару вопросов после лекции.
Не забывает он спросить и про Вест-Поинт.
— Нет, там я не был, — улыбается ему лейтенант. — Если хочешь попасть туда, Галлагер, тебе надо налечь на учебу. Туда берут только лучших. На мой взгляд, с ROTC-программой шансов больше.
Йен кивает, стараясь не кривиться, и вместе с лейтенантом оборачивается на распахнувшуюся внезапно дверь. В кабинет влетает невысокий молодой мужчина в кожаной жилетке.
Байкерской кожаной жилетке. С явно клубными нашивками и одним процентом на правом плече.
— Ну ты долго еще? — спрашивает возмущенно байкер. — Я три круга уже нарезал, пока тебя жду, заебал уже!
Йен косится на лейтенанта. Лейтенант… недоволен.
— Блять, Эдди, — цедит он. — Не видишь, что я еще занят? Кто тебя в школу вообще пустил?
— Я все равно уже ухожу, — спешно встревает Йен. — Спасибо, лейтенант Магуайер, сэр.

***
Йен ожесточенно стаскивает с себя форму. В дверях он замегкался, глянул еще раз на лейтенанта и байкер по имени Эдди, продолжавших ругаться, и словил пиздец неприятное чувство узнавания. Рыжий высокий мужчина и темноволосый низкий парень, один — военный (или будущий военный), другой — преступник (или будущий преступник)…
Он встряхивает головой, дергано расшнуровывает ботинок, сидит, уткнувшись лицом в ладони.
Никакого Милковича. Это — не его будущее. Нет. Милкович женат, у Милковича будет ребенок, Милковичу похуй на Йена. Если б было хоть чуть-чуть не похуй — не женился бы.
— У тебя все в порядке? — слышит он над собой голос и вскидывает голову. Мальчик-первак с оленьими глазами смотрит обеспокоенно.
Йен моргает, а потом улыбается.
Возможно, впроголодь ему жить больше не придется.

***
Мальчик-первак оказывается не особо стеснительным; Йен это узнает, когда они уже идут на бейсбольное поле, к металлическим перекрытиям под трибунами. На бейсбольном поле привычно и безопасно. Туда трахаться ходят практически все.
Совесть Йена почти не мучает. Нму все-таки жесть как надоели минеты и ручная работа при как бы отношениях, а Энди ему в жопу не даст, в отличие от мальчика-первака — не то Коннора, не то Кёртиса, Йен прослушал. К тому же — Энди не узнает, а то, чего он не узнает, ему не повредит. Совершенно точно, потому что у Йена в кой-то веки имеется резинка. Ее он и достает, прежде чем сбросить рюкзак на землю и шагнуть к мальчику-перваку.
Задница у мальчика-первака действительно охрененная, и очень скоро Йен не думает больше ни о чем, кроме нее.

Йену в кой-то веки почти хорошо, и он не сразу понимает, что на поле они с мальчиком-перваком больше не одни. Понимая — дергается в сторону, скатывая стремительно презерватив и подтягивая джинсы. Видит, что это всего лишь Милкович, он только после.
Только ведет себя Милкович так охуевше, что Йен каменеет от возмущения.
Он почти никогда не бьет первым. Даже когда очень хочет. Он много лет старался Фрэнку не перечить: боялся, что если ответит — сорвется и прибьет к херам собачьим, потому что ебаный Фрэнк. С задиравшими его в школе тоже разбирался без этого.
Милковичу он в морду тоже не прописывает, хотя хочется до зубовного скрежета. Даже не кулаком бы, а с ноги. Потому что охуел напрочь.
Кулаки Йен все равно стискивает до белеющих буквально костяшек. И надеется вопреки всему, что у него не слишком перекосило лицо.
— Верность? — переспрашивает Йен. — Ага, да, блять. У гомиков, типа тебя, она не в почете.
Он подходит к Милковичу ближе, почти вплотную расправляет пошире плечи, смотрит глаза в глаза. Ему кажется, что все внутренности у него — в огне. Что он просто-напросто задохнется от пережимающих горло чувств. От желания не только врезать по морде, но и вцепиться и трахнуть.
Милкович всегда ходил ему аккурат по больным мозолям.
— А моя тебя больше нихуя не касается, — говорит Йен, и голос у него звенит. — Свое право, блять, лезть в то, кого ебу я, ты просрал. Иди трахай в мозг свою жену. Или купи ей страпон потолще! Может, перестанешь наконец лезть в мою блядскую жизнь и мои блядские отношения, когда она тебя проебет качественно и без смазки! Мужик в вашей ебаной семейке все равно, блять, она, а не ты!
Йен почти никогда не бьет первым. Не только потому, что привык держать все в себе. Он знает, что словами можно сделать больнее, даже не будучи гением типа Липа. Много мозга для этого не нужно. Достаточно знать человека и хотеть сделать ему как можно больнее в ответ на причиненную им боль.
Которая, оказывается, никуда не делась — только запрятала свою змеиную голову в ожидании подходящего момента. От которой не спастись тонной водки и рыданиями в подушку, потому что ни водки, ни подушки, ни безопасного места.
Один ебаный Милкович, который под кожей так глубоко, что не выдавить, не выдрать с мясом и не забить комбинацией из бойфренда и бессмысленного секса на стороне.
Йен стискивает зубы, глядя широко раскрытыми глазами, и переводит дыхание.
Он еще не закончил.
Даже близко нет.

Отредактировано Ian Gallagher (2015-11-07 02:34:12)

Йен чуть не валится от толчка, на ногах удерживается только чудом. Слова Милковича ввинчиваются в голову, добавляя к творящемуся в ней пиздецу. Близость Милковича — выносит настолько, что Йена почти тошнит от желания содрать с того джинсы и трахнуть прямо на месте.
Йен не верит своим ушам. Йен хочет орать, захлебываясь, что в жопу этих старперов, что старперы — это, если не брать Кэша, в первую очередь расчет,  а потом уже секс, что ни с кем не было так, как с Миком, что, блять, он как собачка бегал за Миком три ебаных года, он пытался все сделать, чтобы Мик очухался и догнал, а в итоге оказался выброшенным просто потому, что…
Потому что ебаный папаша Мика. Потому что похуй на Йена и похуй на то, что между ними было. Это все — ну херня. Это все можно перечеркнуть подписью на свадебном сертификате.
От удара по лицу Йена дергает на шаг назад еще. Йен не таращится яросто, не думает больше — заносит кулак и бьет в ответ, подсекает Мика и валится с ним на землю, катается, пытаясь не дать себя придушить и одновременно отпинать Мика ногами. Молча: все силы уходят на то, чтобы бить.
Почти все, но нарисовавшийся-таки стояк Йен упрямо игнорирует.
Он осознает себя рвано: вот он сидит на Мике и успевает даже влепить ему еще по роже как следует; вот снизу уже он — лежит на спине после удара, пришедшегося по ребрам, откашливается, цепляясь за грудь, и  пялится на оседлавшего его Мика.
Милковича.
Да блять.
Стояк никуда не девается. Йен сглатывает тягучую слюну. У нее слабый привкус металла.
С Миком у него было все лучшее. Лучший секс, лучшие… отношения, как бы смешно это ни звучало. Лучшие воспоминания, несмотря ни на что. Та ночь, на который он сбежал из группового дома, была самой охуительной в его жизни — если брать кусок до появления блядского Терри, конечно.
Йен ерзает под Миком, но даже не пытается высвободиться. Только смотрит.
Мик все это просрал. Все. Мику наплевать.
Мик не мог не заметить стояк.
Йен соскучился как пиздец. Не просто по нормальному сексу — по сексу с Миком.
— Гондон ты, — бессильно выдыхает Йен и пытается зализать ранку на губе. — Гребаный… ты… гондон.
Он снова заходится кашлем. Болит, кажется, все. В голове пульсирует так, что Йен себе вообще ни в чем отчета не отдает.
Чем-то, кроме короткого помутнения рассудка, объяснить, почему он сгреб Мика за куртку, дернул на себя и вжал буквально губами в губы, не обращая внимания ни на что, он просто не может.

Йен хватает ртом воздух, пользуясь секундной передышкой: ему уже начинало казаться, что легкие от недостатка кислорода взорвутся. Это было больно, с разбитой губой — больно тоже. С разбитым сердцем больнее, но на эту боль Йен давно приучился с высокой колокольни плевать, а на другую — тупо забивать. С Миком невозможно иначе. От Мика невозможно оторваться. Мик с красными от поцелуев и его, Йена, крови губами вызывает желание валить и трахать просто вот немедленно.
Йен помогает ему сдернуть куртку, выеживается из своей, не обращает внимания ни на холод, ни вообще ни на что, и с готовностью цепляется за протянутую руку.
Валить не получиться, а трахать — очень даже да.
Йен дергает молнию на своих джинсах, дергает чуть-чуть вниз с Мика уже его джинсы и белье, пристраивается. Сплевывает на пальцы, но не то чтобы церемонится. Слишком холодно, чтобы церемониться. И — все еще — слишком больно.
У Мика охуительная задница.
У Мика охуительное все, кроме его долбаного брачного сертификата и его хреновой шлюхи-жены, и Йен знает, что эту дурь он даже трахом не вышибет, потому что плавали они уже.
Он все равно старается так, будто завтра никогда не наступит, грубовато облапывает Мика спереди, съехав рукой с его бедра и наклонившись чуть ближе.
Как Мик мог взять и все просрать — вот так? Йен не понимает. Не может понять. Особенно вот сейчас, вот в такое моменты, когда слышит чужие полустоны, когда особенно остро чувствует, что Мик — да, гей, и, да, его любит.
Но если бы любил…
Йен не хватает додумать, на несколько охрененных мгновений его перестает хватать вообще на все, и он только почти ложится Мику на спину, тяжело дыша у него над ухом. Наконец отстраняется, неловко встряхивает рукой, не зная, обо что бы ее обтереть. В итоге обтирает о собственные джинсы.
Трах действительно вышел отличный. Только вот бела: Йен хотел отвлечься, а не загнаться еще больше. А теперь он чувствует себя так, будто по нему катком проехались.
Он вытирает тыльной стороной ладони и саднящую как пиздец губу, вздрагивает и морщится от боли. Еще больше он морщится, только когда нагибается за курткой.
— Это нихуя не значит, окей? — говорит он, косо взглянув на Мика, подбирает с земли свой рюкзак и закидывает на плечо. — Совсем вот нихуя.
Если Мик его и любит, то явно недостаточно. А Йен — Йен заебался довольствоваться малым и с кем-то его делить. Даже со всякими левыми бабищами типа Энджи. Тем более — с той же Свет.
Йен шагает к Мику и заглядывает ему в глаза.
— И не вздумай Энди ничего ляпнуть, — тихо говорит он. — Он не заслужил. Ты мне достаточно жизнь уже перекосоебил, удовлетворись этим. Я устал, понимаешь? Я хочу нормальных отношений, нормальных, блин, а не… по бейсбольным полям шкериться.
Он знает, как это звучит, учитывая, какой у них только что был трах, но он правда устал. Устал бегать за Миком большеглазым щеночком, устал взывать к его чувствам, устал от того, что иногда вздрагивает, принимая нечаянно за него повернувшегося удачной стороной Энди.
Он не знает, как объяснить, что всего этого он хочет именно с Миком.
Нет, не так.
Он знает, что это не объяснить.
Нет, даже не так.
Он не будет снова унижаться.

Йен смотрит ему в глаза и ждет. Чего-то. Продолжения вот этого "я не". Безумно, бессмысленно надеется, что хотя бы в этот раз, может, случится чудо, и тогда…
Чуда не случается. Йен стискивает зубы и смотрит какое-то время ему вслед, а потом идет в другую сторону, к нормальному выходу с бейсбольного поля.
Трах был потрясающим, но от этого — только хуже.

***

В сторону "Алиби" Йена заносит по дороге с работы: он решает пройтись длинным путем, а заодно посмотреть, нет ли там Фрэнка. Дэббс говорила, что Шейла ей говорила, что с Фрэнком происходит нечто ненормальное. Что-то с печенью. На взгляд Йена, проблемы с печенью у алкаша — самое что ни на есть нормальное, что только может произойти, и вообще — наконец-то. Признаваться даже самому себе, что он беспокоится, он не собирается. Он просто хочет сделать одолжение Шейле. Да.
У "Алиби" — драка, и Йен хмурится, а потом шокированно застывает на месте, едва понимает, что там Энди. Когда он догоняет, что Энди дерется с Милковичем — он срывается с места и кидается этих двоих разнимать.
С помощью как раз выскочившего на улицу Кева и еще парочки завсегдатаев из тех, что не пропили всю физическую силу к чертям собачьим.
Йен успевает получить пару тумаков, пока не перехватывает как следует Энди и не помогает его оттащить. Держит. Отпускает — только убедившись, что тот дальше в драку не полезет.
У Энди подбит глаз. Йен стискивает кулаки и разворачивается к Милковичу. В то, что начать мог Энди, он просто не верит. Не то чтобы Энди был такой уж безобидный…
— Ты совсем, что ли, охуел?! — почти кричит он на Милковича. — Да что у тебя за проблема? Он тебе какого хера сделал вообще?
— Они только что пили спокойно! — поддерживает его Кев. — А тут я вышел, смотрю…
Йен подходит к Милковичу и еле удерживается от желания его толкнуть. Хотя бы просто ткнуть в грудь. Может, так доходчивее будет, раз никакого языка, кроме кулаков, этот бессмысленный злобный идиот не понимает.
Он не толкает. Он выше этого.
— Не можешь сказать словами, — почти шипит он, — так нехер и руки распускать. Это пиздец как жалко выглядит, Микки.
Это и правда жалко. И низко, и подло, с точки зрения Йена, и — Милкович потерял всякое на это право. Нехрен на его бойфрендов руки распускать. Выбрал шлюху, которая носит наверняка совсем даже не его ребенка под сердцем? Вот пусть шлюху и ревнует к ее клиентам, а его и его отношения в покое оставит.
Йен качает головой и разворачивается к Энди, намеренный с этого момента Милковича игнорировать.
Даже если это будет значить, что игнорировать ему придется нехилую часть самого себя.

Отредактировано Ian Gallagher (2015-11-13 02:54:47)

Йен, потянувшийся было посмотреть на заплывающий понемногу подбитый глаз Энди, застывает.
Он никогда не чувствовал к Энди чего-то особенного. Энди был хороший парень, да, из тех, что упарываются в мясо без всяких колес и занимаются хорошим делом. Энди был скучный, откровенно говоря, до зубовного скрежета, и отсутствие нормального траха его в глазах Йена не украшало. Но Энди ходил с ним жрать пиццу в кафе, платил за него в кофейнях и приходил к нему в "Kash&Grab". Энди его не стеснялся и давал себя целовать на виду у всех. Им не надо было шкериться по бейсбольным полям и заброшенным стройкам. Это было важно. Йен ценил это, правда, даже пускай и блядовал по углам, тем самым полям или на задворках парковок супермаркетов. Ну трахаться-то надо, да?
Энди не был Микки Милковичем, и это была проблема. Проблема Йена, который нихуя не мог с ней поделать. Милкович вбит в него прочно и крепко, так, что это буквально невыносимо временами.
Как сейчас, когда Энди бросает Йену в лицо такие слова. Йен открывает рот и закрывает, стискивает кулаки еще сильнее. Да если б ему заехали по яйцам — ему бы и то не так паршиво было.
А тут еще ебаный Милкович подает голос. Йен злобно дергает головой в его сторону:
— Заткни свою гребаную пасть!
Он снова смотрит на Энди. Он сглатывает. Он хочет исправить, сделать хоть что-то, но он не знает, как. Не говорить же, что с резинкой трахался? Ну… большинство раз, но пока проносило же.
Он так и не может выдавить из себя ничего, только смотрит, как Энди уходит прочь неверной походкой. Вот так, значит. Вот так он похерил, кажется, единственное хорошее, что было в его жизни. Настоящий, сука, Галлагер. Аккурат по стопам недавно уволенной с охренеть какой нормальной работы Фионы. И все почему?
Потому что ебаный Милкович.
Потому что доверился, блин, опять не тому.
Йен разворачивается на пятках. Йен не настолько дурак, чтобы не сложить два и два, не понять, из-за чего была драка. Йена не волнует, что Кев вылупляется на них с Милковичем так, будто до него все дошло. Йена не волнует, что Кев будет все слышать.
— Ты доволен, Микки? — спрашивает Йен у Милковича и делает к нему еще шаг. — А? Я надеюсь, что ты доволен. А я уж, блять, на секунду подумал, что ты поведешь себя как нормальный мужик в кой-то веки…
Он, мерзко хмыкнув, засовывает руки в карманы. И смотрит. Смотрит Милковичу прямо в глаза, потому что так будет больнее. А ему нужно, чтобы Милковичу было больно. Он больше не может.
— Ты как тот греческий царь Как-Там-Его, только вместо золота ты все, к чему прикасаешься, превращаешь в дерьмо, — говорит он и подходит еще ближе, так, что различает уже рисунок радужки в чужих глазах. — Слушай меня внимательно на этот раз, ага? Пошел ты нахуй, Микки. Я тебя ненавижу. Знать тебя больше не хочу.
Он бросает взгляд на Кева и разворачивается, и уходит, не оборачиваясь.

***

Кромешный пиздец в башке гонит Йена от "Алиби" прямо до дома и до постели. Туда он валится рожей вниз, не раздеваясь. Только рюкзак скидывает — и все.
— Не надо, — говорит он глухо, когда рядом на кровать садится Фиона. — Я хочу быть один.
Он действительно хочет уже побыть один. Без всяких Милковичей в подкорке и тем более без кромешных пиздецов в башке.
Он действительно зверски от этого устал.
Фиона прикрывает за собой дверь молча и тихо, но он все равно слышит скрип.

***

День рождения Фионы становится для него единственным светлым пятном. Йен снюхивает немного подаренного ей кем-то кокса и моментально веселеет, хохочет о чем-то с Липом, нечаянно отжимает у Деббс какую-то вкусняшку и потом извиняется во все стороны…
А потом Дебби находит Лиама на полу кухни. Йен роняет в этот момент тарелку и бежит за блядским телефоном как ужаленный. Трубка пляшет в руках, когда он передает ее Ви.
— Он влез в мой кокаин, — говорит ошеломленная наркотой и произошедшим Фиона парамедикам. Деббс прячет лицо у Йена на плече. Йен обнимает ее крепко-крепко.

***

Они все сидят в коридоре больницы, Деббс лежит головой у Фионы на коленях. Лип взбешен. Йен, скрестив руки на груди, смотрит в одну точку. Он не может думать ни о чем, кроме того, как страшно было смотреть на Лиама в этой крохотной кислородной маске. Страшнее, чем на Монику с перерезанными венами. Страшнее, чем на Фрэнка с его пиздецом с печенью.
— Фиона Галлагер? — слышит он и дергается, уверенный, что это какой-нибудь доктор.
Это не врач — это копы. Они заламывают Фионе руки. Они пытаются застегнуть на ней наручники и ее увести.
Йен не думает. Йен преграждает им дорогу и орет:
— Это был мой кокаин! Я его принес, я его там оставил! Пустите ее, блять!
Что-то орет уже Фиона, но Йен не слышит. Он пытается вмазать одному из офицеров и оказывается вжат лицом в стену, на его запястьях защелкиваются наручники. Вокруг кричат абсолютно все.
Йена заставляют пригнуть голову, и на сиденье полицейской машины он почти валится.
Он не понимает до конца, что сделал, пока не оказывается за решеткой предвариловки.

***

Когда Йен слышит сумму выставленного судом залога, у него подворачиваются все внутренности. Они никогда не соберут такую сумму, даде если все коллективно продадутся в рабство.
Предвариловка, конечно, не тюрьма, но взгляды на себе Йен уже ловил. А попадет он в обычную тюрьму, если что. Семнадцатилетних судят как взрослых. Закон о повышении возраста вступает в силу только с января, Лип ему уже успел сказать, что он не только идиот, но и пиздец невезучий. Так что светит ему гейский, блять, рай.
Обкайфуешься.

***

— Галлагер, на выход. За тебя внесли залог.
Йен встает, не понимая. Ему кажется, что все это какая-то шутка, даже когда ему возвращают его вещи и его назначенный судом адвокат скороговоркой выдает что-то про дату слушания. Йен моргает и кивает.
На улице его уже ждет Лип. С машиной, которую явно у кого-то занял. Йен пытается не думать про Милковича, но пиздец знакомый въевшийся запах в салоне выдает с головой.
Йен почти дергается назад, когда понимает, кто должен был собрать бабло. Лип почти вламывает ему по зубам. Но все как-то обходится.
— Хули у вас случилось? — спрашивает Лип между затяжками, когда они стоят на светофоре.
Йен отбирает у него сигарету — обычную, не какую-нибудь там — и вкратце рассказывает. Лип присвистывает.
— Вот это тебя накрыло, чувак.
Йен горько фыркает. Да уж. Накрыло его — хлеще не бывает. А теперь он себе еще и армию похерил. Он не может сказать, что невиновен, иначе упекут Фиону. Он собирается признаться. У него теперь до конца жизни будет метка, что он судим. Никакого Вест Поинта, никакой службы — ничего.
Может, это не Милкович превращает все в дерьмо, а он?

***

Лип не разговаривает с Фионой. Лип делает вид, что ее не существует. Йена это заебывает буквально минут так через двадцать. Как раз когда Фиона выходит в магазин.
— Да слезь ты уже со своего пьедестала! — почти орет он на Липа. — Мы были там все, блять! Я тоже нюхал этот блядский кокаин и тоже не следил нихуя! Я виноват не меньше!
— Ты его не притаскивал!
— Да какая разница!..
В дверь колотят. Йен дергается туда, все еще злой, все еще совершенно не в себе, все еще не понимающий, хули Лип так себя ведет. Они должны единым фронтом выступать, а не грызться. Иначе какой во всем смысл?..
Едва он видит, кто за дверью, он застывает. Потом — скрещивает руки на груди и холодно говорит:
— Лип, это к тебе, я думаю.
Потому что если Милкович пришел к нему, он может разворачиваться и уходить. Йен в нем не нуждается. На самом деле он — вообще последнее, в чем сейчас Йен нуждается. Последний, в ком.
По крайней мере, так Йен себя убеждает изо всех своих гребаных сил.

Отредактировано Ian Gallagher (2015-11-22 02:13:21)

Йен смотрит на ногу Милковича в дверном проеме, потом — на него самого. Он хочет ударить. Или хотя бы хлопнуть дверью со всей дури, эту ногу прищемляя. Милкович слишком часто ходит по его больным местам. Слишком часто вызывает в нем желание брать и уебывать, если подумать.
Йен не хочет об этом думать. И о нем. Он хочет, чтобы его оставили в покое. С другой стороны, он свободный человек, так что можно было бы, чтобы ему сначала дали уебать, а потом…
Нет.
— А что? Ты можешь мою жизнь в дерьмо втаптывать, а я нет? Не помню, чтобы давал тебе на это монополию, — огрызается Йен.
Он помнит. И как заглядывал Милковичу в глаза, пытаясь определить тот самый взгляд, о котором сказала Мэнди, и поцелуй в машине, и ночевку ту, после которой все накрылось пиздой. И "ты любишь меня и ты гей". Любой бы такое воспринял как особое приглашение, что уж там. Но Милкович женился на шлюхе, беременной якобы от него, и проебал свое исключительное право.
Дверной проем собой Йен все же заслонять перестает, впуская Милковича в дом. И вообще отходит до кухонной зоны, где тащит из холодильника какие-то бутерброды и валит к чертям наверх.
— У себя буду, если что, — говорит он с лестницы, подчеркнуто обращаясь только к Липу.
Наверху он захлопывает дверь и валится в свой угол, закладывает руки за голову: бутерброды в горло все равно не лезут.
Он — правда ебаный дебил, наверное. Все время старается для тех, кому это нахуй не надо. Лип, придурок, не понимает, что с Фионой в тюрьме им был бы пиздец. Лип не знает, что у них в следующем месяце отопление отрубят, если они бабла не наскребут. Лип уехал отгонять машину и не видел, как Фиона била Йена кулаками в грудь и рыдала коротко у него на плече, как обзывала его, ну да, практически ебаным дебилом. У Липа там свои проблемы. Фиона повела себя как дура, да, но там были они все — и все себя так вели. Как минимум они с Липом проследить бы и могли. Не все же время ей их на себе тянуть, блять. Они — ее кремень и ее опора. Они должны держаться вместе, потому что какой иначе смысл?
Фиона — не Фрэнк и не Моника. И Фиона сама себя винит лучше всех, блять, остальных вместе взятых.
Она не должна бы. Они все виноваты.
Йен не дергается, когда дверь в комнату открывается.
— Что, не закончил меня оскорблять? — спрашивает он в пространство, как бы ни к кому не обращаясь, и заставляет себя не смотреть.
Он и так знает, что это не Лип и не Фиона.

Йен все еще не смотрит, но кривую ухмылку сдержать не может. Земля, может, вокруг него и не крутится, но один Милкович — да. Пусть даже Йен бы и предпочел, чтобы не крутился, по тысяче пугающе разумных для отпрыска семьи Галлагер причин.
Неразумная была в том, что прислонившегося к кровати Милковича он ощущал всем телом.
Надо просто молчать. Да. Ничего не говорить, и тогда он уйдет сам. Йен закусывает на секунду изнутри губу и не говорит ничего. Ни про тишину, хотя и хочется горько ляпнуть, что придет Фиона — и станет еще тише, потому что Лип ее игнорирует; ни про то, что нанимать Йен Милковича не нанимал. Сам бегает. Как сучка.
Йен слабо, немного мстительно улыбается. Легче не становится нихрена, но слышать такое все равно приятно. В отличие от следующих слов Милковича, от которых у Йена мерзко подводит желудок.
— Меня бы и так не взяли, — говорит Йен и не прикусывает язык. Поздно, ляпнул уже, толку-то.
Он, помолчав, дополняет:
— Им нужны такие, как Лип. Чтобы с мозгами. Похуй, что я с двухсот ярдов в веснушку могу попасть или там сотню раз отжаться.
У Липа — все перспективы. Диплом. Университет. А его больше не возьмут даже и рядовым. И работу он искать заебется — с судимостью-то. А если еще и в тюрьму угодит до кучи к… Лучше, конечно, он, чем Фиона, Фионе еще тащить и Деббс, и Карла, и Лиама.
Лучше. Но не ему. Его мир и так давно уже пошел по пизде одной конкретной русской шлюхи. Милкович сидел тому самому отвратительным напоминанием. Мало того, что женатый, мало того, что трахаться Йену нормально не дает, так еще и несет… всякое. Вселяющее подобие надежды и от того еще более отвратительное.
— Тебя это только не касается все, Микки, — говорит Йен.
Он слышит себя будто со стороны. Нет, он знает, что для Микки сказать что-то такое вот про сучку и бегать — сродни признанию. Он не может ничего с собой поделать все равно. Запоздали все эти признания на несколько блядских месяцев. Свадьба состоялась, брачный сертификат подписали. Йен остался за бортом и намеревался оставаться там же, несмотря на тот трах на бейсбольном поле. Он все еще зол, и эту злость парой нечаянно вылетевших слов Микки не искупит. Нет, блять. Йен тоже как сучка бегать не нанимался.
Он шарится по карманам, но заветной пачки сигарет так и не находит. Тогда он переворачивается на живот и засовывает руку под подушку. Там нычка, там всегда есть. Зажигалки или спичек, правда, нет все равно.
Йен косится на макушку Микки — да блять, хули он опять Микки, Милковича — и нехотя выдает:
— Огонек есть? Сменяю на сигарету, если что.

Йен садится по-нормальному, опираясь спиной на стену, и берет у Милковича зажигалку. Взамен тащит и передает обещанную сигарету, и только после этого — достает уже себе.  Зажигалку законному владельцу он отдает уже тогда, когда как следует затягивается.
Надо было, наверное, не табак им курить, а травку. Запасы у них есть, Лип бы не был против. Может, было бы не так противно от всего этого и от самого себя. Ну да он, ккк всегда, крепок исключительно задним умом.
Йен запрокидывает голову и выдыхает дым вверх. На Милковича он старается не смотреть. Милкович и так сидит опасно близко к его подобранным на кровать ногам; он ощущает это присутствие слишком остро. Он понятия не имеет, что с этим делать. Он все еще злится — теперь даже и больше. Милкович ведь мог бы сейчас его отвлечь, стать его отдушиной во всем этом пиздеце. Немного другие обстоятельства, немного другая история, всего одно "нет" вместо "да" — и все было бы так, как надо.
Хотя бы в этом, раз на все остальное он действительно корячился зря. В дерьме с… ну да, любимым человеком рядом — лучше, чем просто в дерьме.
Йен старается не замечать взгляда на себе, так и сидит, задрав голову к потолку и глядя в никуда. После сказанного — не может больше, поэтоиу смотрит на Милковича внимательно, ища подтверждение словам в таком до боли знакомом лице.
Он сглатывает, когда, кажется, находит.
Своих слов у Йена нет. Он тоже, блять, соскучился. Бессмысленно и беспощадно, несмотря на все, что Микки сделал, на все эти глупости и мерзости.
Бегает, как последняя сучка. Ну да.
Йен на секунду закусывает губу изнутри. Решать надо быстро, пока Микки не ушел.
— Докажи, — говорит Йен и тянется бросить сигарету в почти пустой стакан на тумбочке. Откинувшись назад, вытягивает и свешивает с кровати ноги, расставляет их чуть шире, чем было бы прилично. — Скажем… отсосом? Тогда сможешь хоть на ночь остаться: у нас есть лишний матрас. И реально тише, чем в вашем теперешнем русском борделе.
На Микки он смотрит практически с вызовом. Он уверен: тот не решится. Он уверен: тот сейчас просто обложит его матами и уйдет, как всегда, когда становится хоть немного сложно.
Но Йен правда устал. Бегать последней сучкой у него больше нет сил. Пускай этим в кой-то веки занимается Микки.
Если, конечно, достаточно соскучился, чтобы условие Йена принять.

Отредактировано Ian Gallagher (2015-12-07 03:55:24)

Йен смотрит на него и стискивает зубы. Молча. Он так и знал, в общем-то, он ждал, что Микки откажется, он — был разочарован. Да, Микки сказал то, чего в жизни не говорил, но ему уже мало одних слов. Ему, в общем-то, давно уже мало одних слов. Он просто никогда не настаивал на доказательствах.
Раньше.
Кроме одного-единственного раза, когда он просил Микки не жениться, а Микки не послушал.
Йен сжимает покрывало под правой рукой сильнее и смотрит. Ему нужно, позарез необходимо видеть, как Микки струсит и съебет. Вот так вот, да, дергано взмахнув руками. Свалит назад к себе, к своей законной, мать его, жене.
Микки не сваливает.
Йен раскрывает глаза шире, но ничего не говорит про замки. Раньше не говорил из принципа, теперь — потому что боится спугнуть. Потому что соскучился — пиздец как, и потому что потому что хули сделаешь, когда Микки ему на самом деле нужен рядом больше, чем когда бы то ни было?
Йен смотрит на него сверху вниз и сглатывает. Один вид Микки, сидящего перед ним на коленях, заводит так, что с ума можно сдуреть.
— Кто бы говорил, — все-таки замечает он, не в силах отвести глаза.
Помогать Йен намеренно не помогает. Цепляется за покрывало пальцами крепче, запрокидывает голову, выдыхает периодически через рот, когда становится совсем невыносимо. Он понятия не имеет, сколько у Микки с этим опыта, они так не развлекались раньше, но ему хорошо. Чертовски даже хорошо. Так, как только у Микки и получалось.
Йен привычно душит стон, чтобы никто их не услышал, хотя и слышать было особо некому, и таки запускает пальцы Микки в волосы.
Он хотел бы, может, и протянуть процесс, но на деле много времени Йену оказывается не надо. Слишком соскучился. Нет, даже не соскучился — истосковался.
Он судорожно выдыхает раз и другой, но не дает Микки подняться с колен. Наклоняется, утыкаясь лбом тому в плечо, и запускает руку в его штаны. Поза зверски неудобная. Йену немного все равно. Главное — чтобы Микки было хорошо. Раз уж они… Йен же все-таки не изверг какой. Он касается губами шеи Микки, продолжая работать  рукой.
Полноценно трахаться он все еще не готов. Простить Микки до конца — не готов.
Йен отстраняется не сразу, тянет несколько секунд, слушая, как Микки дышит, пытается урвать еще мгновение блядской близости и пустой-препустой головы. Отстраняется, выпутывая руку из чужих штанов, он с некоторым трудом. Ладонь бесхитростно вытирает об покрывало, которое собирается почти тут же сдернуть и бросить на пол, пока кто-нибудь не пойдет из комнаты. Для этого надо встать и пойти, собственно, но Йену слишком лениво.
— Все равно стирать, — выдает он, прислоняясь лопатками к стене, и слабо улыбается. — Поможешь потом матрас с чердака достать, я хер знает, где он там именно.
Его койка на двоих не рассчитана явно, а Йен не хочет ютиться. К тому же — палевно. Ему-то похуй, а вот Микки явно задергается.
Йен не собирается лишний раз об этом думать. Йен бы сейчас вообще выкурил косяк-другой, чтобы не заморачиваться и дальше, но для этого тоже надо подниматься. Лень пересиливает.
— Залог — твоих рук дело, да?
Он сам не знает, зачем спрашивает: и так понятно, что больше некому было бы ту сумму собрать и заплатить.
Он все равно хочет это услышать.

Йен слабо фыркает.
— Тебя не просил никто, между прочим. И я разве что натурой могу, — говорит он, поглядывая на сигареты в руках Микки. — Тем более что скоро сяду.
Он понятия не имеет, сядет или нет. Может, судья сжалится и даст домашний арест. Чистосердечное Йен-то уже сделал, надеяться на то, что оправдают, не приходится. Лишь бы Фиона теперь не влезла. Фиона, блин, должна быть дома с мелкими. Йен на то и ее кремень, чтобы ее поддержать в тяжелый момент. После стольких лет, когда ерунду делали они с Липом, она тоже имеет право. Все ведь живы. Лиам скоро будет дома.
Йен бы, правда, не отказался, чтобы его кто-нибудь тоже поддержал. Он реально заебался. Не год, а пиздец какой-то: то эта херня, то предыдущая, с Терри…
Йен косится на Микки и застывает, перехватив взгляд. Просто смотрит. Поцелуя он не ожидает, откровенно вздрагивает, когда Микки накрывает его губы своими. Но и отвечает, потому что не может не ответить. С такой же отчаянностью.
Потому что понимает: как бы с Микки ни было паршиво, без Микки — еще хуже. А сам Микки, наверное, правда соскучился, раз лезет целоваться после отсоса.
Но он женат. На шлюхе, об которую Терри пытался вытрахать из него гея. И утром Микки уйдет туда, к ней и своему домашнему борделю, а Йен останется здесь. Один.
Йен сглатывает комок в горле и придвигается так, чтобы соприкасаться с Микки плечами. Он благодарен, что тот не смотрит. Расклеиваться прямо здесь и сейчас ему не с руки. Ну его. И так Микки утром уйдет — и все…
И все.
— Понятия не имею, — тихо говорит Йен. — Ну отсижу. Школу окончу. Буду пока у Линды работать. А там… может, в пожарные какие попробую податься. Или в парамедики. Правда, понятия не имею, берут ли туда с судимостью.
Йен нечаянно опускает взгляд на свои пальцы. Пальцы подрагивают. Он сжимает кулаки, облизывает нижнюю губу.
— Главное — чтобы Фиона сейчас не влезла. Это же ее кокс был. Парня, что ей его припер, она не сдаст, мы ж не крысы какие. Но ей в тюрьму нельзя, у нас и так, блять, денег нет, со дня на день отопление отрубят нахуй, а она единственная, кто работать может полный день. Я все боялся, что ее тоже загребут, несмотря на то, как кинулся. Ну, знаешь, мол, она опекун, раз допустила — значит, по определению виновата. Но нет. Пронесло.
Йен косится на Микки и выдыхает, запрокидывает голову, утыкаясь затылком в стену. Кажется, его занесло не туда. Ему всегда было слишком легко с Микки разговаривать, даже когда тот не понимал и высмеивал. Слушал же, так?
— Только не говори никому, — зачем-то добавляет Йен. — Даже Мэнди. Я ей лучше сам расскажу.

Отредактировано Ian Gallagher (2015-12-13 03:43:47)