Жизнь - вещь крайне причудливая, способная удивлять не меньше людей, красот природы и рассказов о правительственных заговорах. Она может быть благосклонна, как аристократка к фавориту, а может в момент стать жестока и безжалостна, как муж этой самой аристократки. Она похожа на рулетку, покер, гонки - на вкус любого азартного игрока, было бы желание сыграть.
А об азартных играх Наполеон знает также много, как о произведениях искусства и красивых женщинах; он знает, что сыграв один раз, остановиться уже будет нельзя, и остается либо выигрывать кон за коном, срывая банк и двигаясь к заветной мечте - финальному кушу, после которого из казино обычно не уходят, либо пасовать, проиграв пару мелких игр. Все зависит от того, насколько ты азартен. К своему счастью - или как показывала иногда практика, несчастью, - Наполеон был столь же азартен, сколь и везуч. Или все дело в ловкости рук?
Однако иногда не помогают ни магниты под столом, ни тузы в рукаве, ни крапленые карты - все одно, и жизнь берет свое, напоминая, как опрометчиво считать себя безоговорочным победителем гонки до того, как серая лошадка покажет себя на последнем круге; даже к самым любимым фаворитам Фортуны жизнь безжалостна. И их ошибки всегда стоят дороже промашек мелких неудачников. Вот тогда главное - уметь проигрывать.

Наполеон поправил идеально отутюженные манжеты рубашки и уверенным, легким движением снял с подноса прошедшей мимо официантки бокал шампанского, по привычке было провожая взглядом точеную фигуру, но тут же одергивая себя - сегодня у него несколько другая роль, и ей нужно соответствовать на миллиард долларов. Или фунтов стерлингов. Кажется, примерно столько эта цель потратила на организацию нынешнего благотворительного вечера, надеясь, что никто не заметит, как божественного вкуса закусками тут пытаются вернуть лояльность и расположение государственного парламента, дорогим алкоголем - залить прошлые грешки.
Соло снова спокойно осматривается, улыбаясь так, словно приглашение во внутреннем кармане его пиджака было настоящим, и успевает выхватить взглядом диковато выделяющуюся среди официантов фигуру в униформе, огромную и мощную, смахивающую среди ловких официантов на груженую фуру в окружении гоночных каров. Невольно губы чуть было не кривятся в победной усмешке, стоит лишь вспомнить, как русский не хотел мириться с ролью официанта, но наслаждаться победой над красным и ситуацией все же лучше позже; да и Илье стоит отдать должное - ловкости ему все же было не занимать, он, наверно, мог бы неплохо влиться в ресторанный бизнес, если бы не страдал досадным для официанта изъяном: бить клиентов за одно лишнее слово все же непрофессионально.
Впрочем, Наполеон вновь себя одергивает и чувствует, как собственное эго вместе с рабочей уверенностью неприятно заныли. Но это факта не меняет: русский вообще мог не соглашаться помогать опальному агенту ЦРУ, однако вот он, здесь, даже сейчас сам того не подозревая подкармливает самолюбие американца, показывая, что тот все же редко ошибается в людях. Женщины не в счет.
Но благодарности и ликование придется оставить на потом, сейчас на кону стоит пусть и не угроза начала ядерной войны, но тоже более чем ценная для Наполеона вещь - его свобода, репутация и, в конце концов, вероятно даже жизнь.
***
Воровство - занятие крайне опасное, особенно если воруешь ты по-крупному, и не абы что, а произведения искусства на раздираемой политическими дрязгами территории. Азартные игры - увлечение рискованное, особенно когда ты умеешь выигрывать. Но и воровство, и игру объединяет то, что с этим, при известной доле желания и любви к жизни, можно завязать и, в общем-то, оставить в прошлом, нужно лишь знать, как подчищать хвосты.
А вот с разведкой, шпионажем и играми в агентов завязать нельзя, Наполеон уже успел давно понять это. Обычно в этом случае кто-то другой завязывает с тобой, например, правительство, и все, что остается - это стать лучшим, чтобы даже с твоим темным прошлым ни у кого наверху не возникло желания избавиться от нежелательной пешки на доске политической закулисной войны.
И Соло долгое время, без малого почти десять лет, справлялся с ролью лучшего в ЦРУ, незаменимого полевого агента, способного работать в любой обстановке, в любых условиях и под любым прикрытием. А потом, в один не очень прекрасный момент, все впервые серьезно пошло не по плану, пришлось ломать и себя, и способ работы, и, более того, ставить под удар безупречную репутацию, в итоге приобретая сомнительную выгоду в новой "должности" и напарниках, словно на подбор воплощающих в себе все то, что призвано нарушать гармонию патриотических чувств агента, которые, впрочем, были достаточно гибки для всей сложившейся ситуации, чего нельзя сказать о, например, его новом русском друге из КГБ.
И с тех пор все шло как-то не по плану, кувырком и в вечной импровизации.
Соло это не нравилось хотя бы потому, что его коньком никогда не были действия в лоб. Хотя бы потому, что лоб у него был не такой прочный, как у русской гончей.

И вот настал момент, когда черная полоса достигла максимума в своей ширине, накрывая мужчину с головой.
Обычное задание, спланированное и выверенное, не очень сложное и заключающееся в банальной слежке и добыче информации, срывается, лишая Наполеона и данных, и времени на переработку плана, и, как позже выяснилось, репутации и доверия начальства и, как следствие, американского правительства.
Грубо говоря, Наполеона практически объявили вне закона.

И если быть честными, Соло мог подумать о любом выходе из сложившейся ситуации, о любой лазейке, может даже о сотрудничестве с соперничающим с американцами правительством, но... Но в итоге здравомыслие победило досаду и раздражение, проснувшиеся после столь скоропостижных суждений собственного начальства. Однако как-то вышло так, что здравомыслие не распространилось на его выбор напарника для предстоящей попытки наиболее малокровно исправить сложившуюся ситуацию.
Ни много ни мало, он обратился к русскому.

Наполеон не привык доверять людям, наверно, еще осталась привычка со времен его преступного прошлого, да и недавние события напомнили о том, что хотя бы с женщинами надо держать ухо востро, однако большевик, при всем том, что СССР было той еще пороховой бочкой, от которой все шарахались, как черт от ладана, как сказали бы во все том же Союзе, во-первых, не был женщиной, а во-вторых, не производил впечатление того, кто продаст тебя. Да, он был чертовски опасен, да, он был неуправляем, если ты имел неосторожность ляпнуть лишнее, да, он как сторожевой пес, которого пустили в чужой двор погулять, да, он упрям и предан, но нет, он не предатель. Конечно, в разведке вообще понятие "предательство" давно перестало быть чем-то однозначным, и если приказ будет четок и ясен, любой друг превратится во врага, однако... Однако еще до того, как они стали друзьями, если можно так сказать, Илья - впрочем как и сам Наполеон - не стал выполнять приказ ликвидировать американского агента и завладеть диском с данными, который дал бы его стране безоговорочное право называться величайшей и сильнейшей. И если свои мотивы Соло знал, руководствуясь вполне закономерным желанием выйти сухим из воды при любом раскладе, то вот Курякин остался для него большой красной загадкой: может ему тоже не чужд инстинкт самосохранения, что довольно сомнительно; может, это его личное понятие чести, за которую, как знал Наполеон, русские горло перегрызут; а, может, и что-то другое. Неизвестно.
Но зато известно, что этим шагом большевик завоевал какое-никакое, но право на доверие со стороны Соло, если последний вообще еще был на это доверие способен.

Итогом этому стали не только достаточно успешные совместные операции, но и факт того, что агент пришел к Илье в момент, когда поостерегся соваться даже на конспиративные квартиры, разбросанные по миру и непременно уже находящиеся "под колпаком".
Ему нужен был тот, кто прикроет спину.
***
Английская аристократия - это отдельный и невероятно скучный, точно как тонкий английский юмор, разговор, полный титулов, регалий, фамилий и шика с лоском. А еще скандалов. Море скандалов, которые как бы ни скрывались, все равно вылезают наружу, будто скелеты из плохо закрытых сейфов. Дорогих, хорошо защищенных сейфов, которые Наполеон вскрывал на раз-два. Этот раз исключением не стал.
Сэр Хэмпшер собственной персоной, холеный и высокомерный даже на первый взгляд пока еще лорд Верхней палаты, наконец соизволил почтить своим присутствием гостей вечера.
Одна из фигур, участвующих в обсуждении Договора о запрещении испытаний ядерного оружия.
Один из ярчайших примеров испорченности высшего общества.
Ключ к спасению репутации Наполеона.

Теперь дело остается за малым - добыть информацию, упущенную в Англии неделю назад, и выйти сухим из воды, не забыв проследить, чтобы большевик не наломал дров.
***
- Чем дальше мы готовимся, тем больше я убеждаюсь, что единственная польза от тебя в том, что русские жучки компактнее американских, - Соло усмехается и хлопает себя по груди чуть выше кармана, наблюдая за тем, как от одной почти безобидной фразы лицо большевика каменеет, а выражение становится чуть ли не пугающим, поэтому мужчина тут же торопится сгладить момент, - Нет-нет, считай это "спасибо" за предоставленное оборудование и непосильный вклад в его развешивании на мне.
Впрочем, если честно, таскать на себе русские жучки Соло не импонировало, и согласился он на такого рода помощь лишь спустя минут двадцать долгой и крайне информативной дискуссии, во время которой Курякин, словно заведенный, повторял заученные фразы вроде "Не спорь", "Надо" и, любимая у Соло, "Не ставь под сомнение мои методы".
Но, так или иначе, мужчина был не в том положении, чтобы спорить, а лицо ему еще нужно было целым для основной части плана на вечере, поэтому согласиться пришлось, и даже улыбнуться в процессе, чтобы русский случайно не рассвирепел еще больше.
- А пока позволишь помочь с бабочкой униформы? А то еще решишь, что галстук подходит лучше...
***
Английские поместья, как и английская аристократия, отличались неброскостью, чопорностью и мнением о том, что нет  ничего лучше, чем английское. И, стоит признать, навевали они одинаковую тоску, особенно эти длинные коридоры с большими окнами и высокими потолками, отличающиеся лишь гобеленами.
Однако, скучать или восхищаться у Наполеона времени не было - он мог себе позволить только внимательно следить за идущим рядом Хэмпшером, да мысленно напоминать себе, что в этот раз осечек быть не должно.

Оставалось лишь надеяться, что Илья, если что вдруг случится, действительно его подстрахует.

Отредактировано Napoleon Solo (2015-08-29 13:35:04)

Человек при всей своей показной нежности и брезгливости, на самом деле существо крайней неприхотливое и изворотливое, и сколько бы он ни кричал о принципах и морали, стоит только его жизни оказаться в непосредственной зависимости от непоколебимости этих духовных идеалов, как выясняется, что сапиенс способен на удивительные даже для него шаги. Ну, это в том случае, если сапиенс, как говорится, homo, то бишь разумный, а не твердолобый идиот, ставящий идею превыше жизни. Посмотрите хотя бы на каннибализм, чем не пример? Хотя, возможно, не самый удачный для слабых желудком, но от этого не менее наглядный. И даже если учесть, что Наполеон относится к каннибализму лишь тем боком, что неплохо разбирается в культуре диких племен Африки и стоимости их племенных тотемов, это не значит, что логика происходящего ему не понятна: крутись, или ты станешь тем, кого сожрут. Быть обедом американца не прельщало, и именно поэтому он давно отточил в совершенстве навык ужа, если можно так сказать, и способен был повернуть в свою пользу любую — или почти — ситуацию, что сейчас, обворожительно улыбаясь лорду Хэмпшеру, и доказывал.
За свою уже достаточно долгую карьеру шпиона, Соло успел поучаствовать в операциях столь различного плана, что составить краткое описание каждой из них не хватило бы и месяца; и, как это ни странно, не всегда требуемое руководством можно было получить, не вступив в конфликт с моралью или совестью. И не всегда совесть и переосмысленное понятие о чести срабатывали так хорошо, как в случае с диском, хранящим данные о планах ядерной бомбы и дешевого способа обогащения урана, и Ильей, старые отцовские часы которого вдруг превратились в хрупкую соломинку, не давшую двум агентам пристрелить друг друга. Порой Наполеон преступал через все, чем так дорожат поборники общественных устоев и моральных принципов, и, в общем, не жалел об этом — богатый опыт мошенничества помогает научиться быстро заглушать совесть обещанием хорошей выгоды от предстоящего поступка, а совесть, как и все женщины, любит, когда ей обещают богатство. Пусть даже последнее время этим богатством чаще всего были просто жизнь и просто свобода.
Так что, в общем и целом, когда Наполеон узнал о том, что его цель, а именно лорд Хэмпшер не на публике предпочитает выбирать неподобающий английской аристократии любовный интерес, мужчина не впал в отчаяние, а вполне профессионально зацепился за возможность воспользоваться стечением обстоятельств и без лишнего шума выведать у цели информацию одним из самых древних и традиционных способов — соблазнением. И, если честно, эта небольшая и незначительная для него самого деталь стала как раз той не рассказанной напарнику причиной, по которой американец рьяно отказывался было от жучков на себе: зная любовь большевика по делу и без хвататься за прослушку, его суровый и закаленный русскими зимами мозг мог изрядно пострадать. И не то что Соло страшно беспокоился за душевное здоровье Ильи, который совсем не выглядел как нежная фиалка, тем не менее что-то подсказывало мужчине, что такой способ работы напарник не то что не приемлет, но и не знает в принципе, и знакомить Курякина со всеми сторонами шпионской работы у Наполеона желания не было. К тому же, если совсем честно, у мужчины были еще более глубокие причины не распространяться обо всех деталях напарнику, рискуя потом получить от него выговор или, что хуже, квоту недоверия, однако об этих причинах Соло не собирался бы говорить и под пытками. Просто потому, что вероятность того, что гнев русского, когда он узнает о свободных нравах своего напарника и его некоторых соображениях насчет большевика, будет настолько яростным и неудержимым, что перевернутым столом он не отделается.
Поэтому тогда, в их номере, где они готовились к будущей операции, Соло промолчал и лишь неоднозначно улыбнулся, убирая во внутренний карман идеально сидящего на нем серого пиджака двойную дозу хлорпромазина.

Сейчас две небольшие и перемолотые в порошок таблетки из недавно выпущенной обновленной партии нейролептиков с усиленными свойствами мирно ждали своего часа, чтобы помочь Наполеону сделать его маленькую грязную работу, и все, на что он надеялся, что ее «грязность» не станет слишком уж яркой; если он не выражал протеста против компании мужчины, если того требовала ситуация, например, это не значит, что чопорные английские лорды с достаточно гадкого вида усами были во вкусе американца.

- Позвольте выразить восхищение вашей коллекцией французских и английских гобеленов. Признаться, хоть я еще только познаю азы этого направления в прикладном искусстве, я знаю, что суметь превратить сочетание этих двух школ мастеров в нечто действительно гармоничное поистине трудно, - Соло с почти благоговением смотрит на лорда, улыбаясь и с удовлетворением отмечая, что тот уже, кажется, даже не особо вслушивается в его слова, лишь охотно кивает и думает совсем не о гобеленах, под предлогом показать которые он и пригласил неожиданного гостя своего вечера в личные апартаменты, - У вас поистине удивительный вкус и тонкое чутье, - в голове невольно всплыло продолжение фразы «Тонкое, как Ваш английский юмор», но произнести эту хохму вслух Наполеон не решился: все же сколько бы сильно он ни увлек лорда, англичане всегда относились к американцам свысока, считая их отщепенцами своего славного народа, и любые нападки на свою культуру воспринимали достаточно ревностно, считая, что янки не имеют права потешаться над тем, чем когда-то пренебрегли их предки. То, что среди колонистов, отправившихся в Америку, было мало счастливых англичан, сделавших это от хорошей жизни, чопорных жителей туманного Альбиона не интересовало.
- Моя семья поколениями собирала гобелены со всего мира, в южном крыле можно найти несколько полотен из Индии и даже из Египта, датированных веком, когда ткачество только оформилось как отдельная отрасль. Каждый раз, проходя там, думаю: как хорошо, что остались еще в мире нации, сохраняющие не только свои деньги и мнимые свободы, но и берегущие национальное и общемировое достояние, - с этими словами лорд, до этого выхаживающий по огромной спальне, словно павлин по вольеру, остановился наконец и снова одарил своим высокопоставленным — пока — вниманием собеседника, который не переставал изображать крайнюю степень заинтересованности и восхищенности, безропотно принимая камень в огород американского образа жизни и делая вид, что настолько увлечен словами Хэмпшера, будто готов забыть, как мать родную зовут.
- Именно поэтому я обратился непосредственно к вам, лорд Хэмпшер. Зная, насколько Вы поддерживаете мир искусства, и, конечно, насколько богата Ваша коллекция, у меня не было и тени сомнения, когда я решил расширить область своего искусствоведческого знания. К тому же, вам ли не ведать, что знание — это сила? - Соло ненавязчиво подошел ближе к лорду.
- Зовите меня Вилсон, Наполеон, зачем нам сейчас весь этот официоз? - едва не поморщившись, когда чертов лорд назвал его по имени, американец лишь с улыбкой кивнул, - Может выпьем? То, что подавали на вечере, и в сравнение не идет с моими личными запасами.
- Конечно, - Соло хватается за возможность и переводит заинтересованный взгляд на столик с подносом, на котором красуется хрустальный графин и несколько перевернутых стаканов, - Позволите? А Вы пока может расскажите об этом гобелене? Похоже на образец современного производства, ручного, конечно же, но все же, но насколько я знаю, подобные сюжеты давно вышли из моды, - агент кивает в сторону огромного полотна, висящего прямо напротив кровати, изображающего Ахиллеса в полный рост. И не спрашивайте, как Наполеон понял, что это Ахиллес — когда ты собаку съел на искусствоведении, ты можешь и не такое определить на глаз.
- Вы говорили, что только начинаете знакомиться с данным направлением в искусстве, а проявляете поразительную наблюдательность и осведомленность, - Хэмпшер с приторно довольной миной отвернулся к гобелену, явно любуясь им, хотя на самом деле этот кусок ткани представлял мало-мальскую ценность разве что для эго лорда, ведь Ахиллес там, обладая телосложением полубога, лицо имел вполне человеческое и принадлежащее чопорному англичанишке, разве что без усишек. Наполеон усмехается мысленно и быстро разливает алкоголь по тонко выполненным хрустальным стаканам, одним едва заметным глазу движением высыпая часть хлорпромозипана в стакан Вилсона, не особо переживая за состояние цели после того, как он получит нужную информацию; а в том, что после употребление нейролептика с алкоголем англичанину будет настолько плохо, что он еще долго не подумает взять стакан из чужих рук, Соло не сомневался. Пока же было важно, чтобы Хэмпшер превратился в податливую тряпичную куклу, неспособную трезво соображать, но зато способную отличать честностью, правдивостью и сговорчивостью.

- Быть натурщиком для масштабного полотна — утомительная и тяжкая работа, я снимаю шляпу перед теми, кто способен на такое, - Наполеон бесшумно подходит к лорду и протягивает ему стакан, салютуя собственным и тем самым подначивая англичанина сделать первый глоток, - И еще я снимаю шляпу перед мастером, который смог в полной мере передать Ваши... Вашу харизму, Вилсон, - с этими словами Наполеон сам делает глоток и поднимает взгляд, не горя особым желанием встречаться им с Хэмпшером, который подошел к нему совсем вплотную, от чего Соло напрягся, и совсем не по причине великого счастья, - Но мне кажется, что Вы торопитесь. Зачем? У вас в руках стакан Гленфаркласа, а впереди длинная английская ночь. Гости заняты внизу и не хватятся Вас до самого утра, с той-то программой, что для них приготовили. Нужно уметь наслаждаться моментом, Вилсон, разве Вам, человеку искусства, не знакомо это?
- Вот именно, Наполеон, и как раз потому, что я умею ловить момент, мы и здесь. Кто знает, когда мне еще выдастся удача встретить столь интересного гостя на своем вечере? - с этими словами англичанин залпом выпил содержимое своего стакана, и Соло невольно едва не поморщился — в его глазах подобное было истинным преступлением против виски более чем пятидесятилетней выдержки, - Вы наверняка знаете, что я человек, привыкший получать то, что я хочу, а сейчас я хочу именно Вас.

На самом деле, лениво потягивая скотч и призывая к тому же самому собеседника, американец просто тянул время, хотя и не отказывал себе в удовольствии насладиться отличным алкоголем, однако вот планы на глазах менялись, и то, что намечалось в эту ночь, далеко не сулило внеземного блаженства и Рая на Земле, и тем более не входило в десяток мирских страстей, которым Соло хотел бы предаться за свою жизнь. Однако, разговорчивость лорда и его благосклонность до поры до времени были важнее, нежели мелкие потуги недобитого чувства отвращения к англичанину, поэтому Наполеон смирился с тем, что интимно-близкого знакомства с Хэмпшером все же не избежать. Как говорится, тебе не обязательно любить то, что ты делаешь, достаточно знать, что это хоть сколько-нибудь важно.
- Думаю, Вы правы, Вилсон, - агент быстрым движением отставляет стакан, столько только ощутить на себе руки нетерпеливого англичанина, - Иногда момент надо ловить, а не растягивать.

Единственное, что коробило американца — это то, что Илья наверняка все слышал. И теперь смотреть он будет на напарника как на зачумленного, а это никоим образом не способствует налаживанию крепких деловых отношений в коллективе. Впрочем, это не самое худшее, что мог узнать Курякин об интересах и целях Соло в интимной сфере.

Отредактировано Napoleon Solo (2015-08-29 13:35:29)

Соло никогда не был любителем бульварного юмора и плоских, пошлых анекдотов, которые любили травить его сослуживцы еще в те бородатые времена, когда он был простым бедным солдатом американской армии, не знавшим радости более, чем мирный день и спокойный отдых; мужчина всегда предпочитал шуткам, вызывающим всеобщий одобрительный гогот, тонкую иронию и сатиру, досадливо морщась, когда товарищи потешались над литературным термином, проводя ассоциации с «сартиром»; просто все дело в том, что в голове Соло всегда бытовала мысль, что качество шутки не зависит от ее толщины. Но вот в чем загвоздка: и в высокой иронии, и в грязном анекдоте, вышедшем из ближайшего помойного кабака, всегда есть доля правды. И агент никогда бы не подумал, что волею случая он сам окажется участником истории, которая по всем канонам и шаблонам просто обязана стать основой для хохмы, над которой будут потешаться еще долгое время; к счастью, в его нынешнем образе жизни было одно совершенно потрясающее преимущество: все, что происходило с ним, либо не уходило дальше него, либо помещалось под гриф «Секретно», так что если кто и будет смеяться над произошедшим, если конечно это когда-то будет занесено в протокол, то этими «кто-то» будут исправно грызущие архивные документы мыши.
Так или иначе, анекдот этот можно было бы начать со слов «Собрались как-то однажды американец, англичанин и русский...». И это, как ни закономерно из перечисленных национальностей, уже было бы смешно.
Однако, в жизни все вышло более чем не весело.

Порой Наполеону казалось, что в этой жизни можно привыкнуть абсолютно ко всему — за исключением жизни, не содержащей в себе виски дешевле тысячи долларов и хорошего рациона питания из как минимум трех блюд каждый день — но, как говорится, из любого правила есть исключение. К сожалению, это исключение выпало именно на сейчас, когда мужчине пришлось мириться со слишком близким знакомством по большей части даже не с лордом Хэмпшером, а с его хоть и ухоженными, но все равно колючими и раздражающими усами. И казалось бы, играть осталось всем немного, еще чуть-чуть, и Вилсон «поплывет», накаченный хлопромазином по самые бакенбарды, однако этот ездовой жеребец оказался выносливее, чем хотелось бы, и минуты в его компании мучительно затягивались, вынуждая Соло продолжать изображать из себя пылающего страстью любовника. И, если честно, первоначальная мысль о том, что «лишь бы Курякин ничего не испортил», медленно, но неуклонно начала превращаться в «боже, почему этот русский до сих пор ничего не испортил?», заставляя агента отвлекаться от сосредоточенной имитации удовольствия и непозволительно далеко забираться в дебри своих мыслей относительно большевика, невольно ловя себя на том, что нет-нет, но проскальзывает предательская, как недавняя выходка Габи, но такая же гениальная идея: а может не стоит гнать из головы мысли о русском агенте? Глупо было игнорировать тот факт, что гораздо приятнее было представлять на месте осточертевшего уже за вечер англичанина мощную и натренированную явно не игрой в шахматы фигуру кагэбэшника.
И, думая так, Наполеон еще не знал, что, как говорится, бойтесь желаний своих, они имеют свойство сбываться, а мысли — материализоваться. И меньше всего он думал о таком повороте событий, когда ручка искусно вырезанных деревянных дверей образца георгианского английского стиля первый раз дернулась. А потом второй, резче и настойчивее, выдавая нетерпение неожиданного гостя по ту сторону. Действительно, при всей своей смекалке, американец в последнюю очередь ожидал, что из коридора, словно бык на площадку амфитеатра, вылетит Илья, в буквальном смысле слова сметая все на своем пути.
Но обо всем по порядку.

Когда ручка дернулась первый раз, Наполеон лишь вздохнул, разочарованный тем, что бодрый настрой лорда, помогающий крови быстрее разнести хлорпромазин по телу, может сбиться, но особо значения произошедшему не предал; он не горел желанием снова возвращаться к уже пройденному этапу с частью самых предварительных из всех предварительных ласк, но если дело грозило продолжиться так, то этого не избежать. Когда же ручка двери дернулась во второй раз, американец заподозрил неладное.
- Какого черта? - англичанин, похоже, разделял негодование своего неожиданного партнера, но, в отличии от него, был настроен на продолжение более решительно, так что ждать, пока помеха вновь даст о себе знать, не стал и вскинулся, всем своим видом пытаясь показать, что вероломному нарушителю спокойствия несдобровать, - Как только я... - Вилсон гневно выдыхает и хватается было за ручки дверей, желая рассказать гостю, что случится с ним, его карьерой и всей его никчемной жизнью, только лишь лорд этого пожелает, но двери опережают его, с диким треском распахиваясь и доказывая англичанину, что есть вещи, которые неподвластны даже его высокопоставленному гневу, например, законы физики, - Что ты себе позволяешь?!
Однако, справедливости ради, нужно сказать, что удивлен был не только лорд.
Наполеон был готов увидеть в коридоре кого угодно, начиная охраной, встревоженной отсутствием хозяина вечера, и заканчивая поварами, пришедшими каяться в том, что в отсутствие главного гостя они случайно просыпали в чан с супом крысиный яд; однако вместо них два неудавшихся любовника увидели двухметрового амбала в форме официанта и с таким выражением лица, что любой скандинавский берсерк с уважением сложил бы меч и признал превосходство сего индивидуума. Хотя... последнее пожалуй было преувеличением, по крайней мере, лицо русского агента, о появлении которого еще недавно грезил мужчина, наоборот, было каменно спокойным, сосредоточенным, и от этого еще более пугающим — лишь жвалки играли, выдавая высшую степень бешенства напарника. И здесь Соло задумался.

Сейчас, стоя, словно застигнутая посреди прелюбодеяния мужем жена, американец, даже не удосужившись спрятать неподдельное удивление, думал совершенно не о том, что только что его русский друг одним четким и мощным движением рук с подносом отправил в нокаут цель, ради разговорчивости которой он — Соло — без преувеличения проливал по семь потов; нет, агент думал о том, что все же его интуиция чертовски редко ошибается.
Вообще, это наверно и интуицией назвать нельзя, скорее что-то на уровне бессознательного, какое-то желание, которое ты старательно избегаешь, но при этом стоит лишь подумать, и все, хочется, чтобы оно превратилось в непреложную истину. Так, наверно, родитель думает, что его безнадежно заурядный ребенок на самом деле поразительно талантлив, и просто еще не раскрыл себя; или, может, так думает глупая влюбленная дурочка, очарованно ловящая каждое слово первого парня в школе, мечтая о большой и чистой любви, а получая в итоге пять минут за трибунами школьного стадиона. В общем, ничего настоящего, просто желания, стремящиеся стать реальностью.
Нет, Соло не грезил о том, что Илья — его принц на белом запорожце, это было бы более чем глупо, особенно если учесть склад характера и устоев большевика, факт того, что даже для Наполеона это было слишком, чтобы всерьез задумываться о таком, и общее безумие желания, но нет-нет, а мысль о том, что напарник думает об американце не только как о досадной обузе или же сомнительного сорта друге, все же проскальзывала в голове мужчины, и это, признаться, несколько настораживало, поскольку он всегда считал себя человеком более или менее общепринятых моральных принципов. И тем не менее, не признать того, что он видит ту самую пресловутую химию, о которой вещают все любовные истории, включая даже те, что относятся к высокой литературе, Соло просто не мог. Ровно как не мог отделаться от ощущения, что все это не на пустом месте, и особенно остро это ощущалось сейчас, когда Курякин в немом бешенстве, какое американец последний раз видел в номере того отеля в Италии, ворвался в спальню Хэмпшера и без каких-либо объяснений отправил того в незапланированный сон; нет, это можно было бы объяснить тем, что напарник решил ускорить процесс получения информации, однако мысль о том, что лучший агент КГБ настолько глуп, что будет вот так подставлять их, раскрывая все легенды, совсем не нравилась Соло, в то время как идея о ревности, от которой кровь вскипала в жилах, - более чем импонировала.
Так что в итоге Наполеон пребывал в смешанных чувствах относительно поступка Ильи, способный более или менее точно сказать две вещи: во-первых, только что русский запорол целый вечер его работы, и он надеялся, что методы допроса КГБ действительно так хороши, как говорят, и, во-вторых, разъяренный Курякин, ровно как и вероятная причина его бешенства, то есть ревность, как хотелось подсознанию американца, чертовски его заводили. И это было все же немного неправильно. К несчастью, Соло такие вещи никогда не останавливали, иначе он не стал бы вором и мошенником, и сколь бы диким не казалось то, что он даже не отрицает свой интерес к напарнику, это было правдой, сколько бы не заводили разговоров о мужеложстве, политике и несходстве гороскопов и характеров. А от правды не уйдешь.

- Вообще-то, как это ни банально, но у меня действительно все было под контролем, - внимательно наблюдая за действиями большевика, мужчина отвечал достаточно спокойно для человека, которого только что, не дай боже, лишили жизненно важной информации, - И нет, я ничего не узнал, - вздохнув, агент поправил рубашку и направился к выставленному на середину спальни стулу, мимоходом подходя к напарнику и поднимая его руку с часами на уровень своих глаз, - Но примерно через пять минут наш общий друг должен был начать говорить также охотно, как начинающая актриса на пробах, - выпуская мощное запястье из пальцев, Соло отворачивается и, сокрушенно взглянув на распластавшегося лорда, потащил того на стул, рассудив, что именно для этого Курякин и вытащил предмет мебели, - Если ты..., - перехватив лорда удобнее, агент наконец взгромоздил тело, пока еще не бездыханное, на стул старовикторианского стиля, стоящий примерно как новая модель Ford'а, - … Так вот, если ты ждешь благодарности, то я выражаю ее в том, что предоставляю тебе право теперь работать с ним, - махнув рукой, словно приглашая русского куда-то, мужчина выпрямляется и рассеянно оглядывается в поисках чего-нибудь, чем можно связать Хэмпшеру руки, и натыкается взглядом на собственный галстук, брошенный на краю кровати; вариант показался мужчине вполне приемлемым, поэтому, не теряя времени, он воплощает задуманное в реальность и, еще с секунду подумав и окидывая взглядом результат, качает головой и, оглядываясь на русского, молча подходит к нему, снимает с него крупную черную бабочку из плотного материала, комкает из добытого подобие кляпа, лишь после этого оставаясь удовлетворенным проделанной работой, - Ну, груз упакован. Хотя я бы все же предпочел получить информацию без лишнего шума и дальнейших попыток этого милого господина содрать с нас — преимущественно меня, конечно же, - шкуру.

И тут в комнате повисает неуютное молчание, как раз из того сорта, который называется «неловким». И Соло мог бы, в общем, попытаться вывести немногословного напарника на непринужденный — насколько это вообще можно было в его нынешнем состоянии — разговор, но желания такого, стоит признать, у мужчины не было. Его все не покидала предательская мысль о том, русский, сам того не ведая, вскормил осторожную идею со вполне безобидным началом «а мы могли бы...». И пока здравый смысл, как в очередном плохом анекдоте, говорил, что не могли бы, достаточно подумать о воспитании и принципах кагэбэшника, то, что отвечает за импульсивные всплески неуемного желания, то есть, наверно, либо сердце, либо нижний мозг, в один голос твердили, что попытка — не пытка, и вероятность того, что Илья озвереет окончательно, равна примерно жалким девяноста процентам. Так почему бы не рискнуть, ведь ты всю жизнь только этим и занимаешься!
И действительно.

При всей своей неуемной болтливости, Наполеон был из тех людей, которые знали, что говорить, когда говорить и как долго, потому что, если смотреть в корень, именно на этом умении строится все его благополучие как мошенника, манипулятора и просто лучшего агента ЦРУ; и сейчас он знал, что лучше вообще ничего не говорить. Знаете, эффект неожиданности порой творит чудеса, давая вам возможность совершить такие вещи, о которых нельзя и мечтать, если о них заранее предупредить. Например, поцеловать человека, способного одним движением рук свернуть вашу шею просто за единственное неверное слово. И как бы безумно все это ни казалось, Соло со всей уверенностью мог сказать, что хотя бы попытка того стоит, потому что Наполеон давно перестал сопротивляться мыслям о том, что русский чертовски цепляет его, хотя обычно мужчина привык выступать в подобной роли для всех вокруг, так что сейчас даже вся его самоуверенность не облегчала задачи.
И тем не менее, американец разворачивается к напарнику, который все еще стоял рядом, и молча берет его за ворот белоснежной рубашки, крепко сжимая ткань в кулаках, словно это могло помочь ему удержать Илью, если тот вдруг решит вырваться и вернуть мир на круги своя.
- Если честно, большевик, то мне действительно нужна твоя помощь, - Соло не дает русскому опомниться или что-то возразить, он просто заставляет его склониться немного ближе и уверенно целует мужчину, медленно, хоть и не чувствуя от него отклика; сейчас он лишь понадеялся, что это пока.
По позвоночнику вниз, к пояснице, спустилась предательская волна тепла, и все, о чем теперь мог думать Наполеон, это о том, насколько мягкие кровати делали в середине девятнадцатого века.
А мир и связанные лорды могут подождать, если он переживет этот поцелуй.

Отредактировано Napoleon Solo (2015-08-31 02:40:18)

Знаете эту практику, часто советуемую набирающими в последнее время популярность психологами, по которой нужно досчитать до десяти, — мысленно или вслух — чтобы успокоиться и не дать раздражению или же гневу захлестнуть тебя в головой? Знающие люди говорят, что при всей своей простоте, способ действительно эффективный, хотя, конечно же, если используется самим человеком, которому нужно успокоиться, а не его окружением; несмотря на это, Наполеон, с упоением отмечая, что Курякин постепенно уступает ему, хоть и не ослабляя стальной хватки пальцев, считает про себя до десяти, будто если на счет десять его русский друг не поднимет одну из своих мощных рук, что порой намертво приковывали к себе взгляд Соло, особенно когда напарник выходил из себя, то он, Наполеон, победил.
И при всей безнадежности положения, американец действительно побеждает.
Для справки: побеждать Соло привык, ему нравилось чувство триумфа, когда побежденный признает превосходство над собой, и он готов был строить хитроумные планы любой сложности, лишь бы добиться желаемого. Но сейчас, когда Илья в конечном итоге ответил на его поцелуй, подтверждая самые смелые предположения американца, укрепляя его мнение о том, что он раскусил этого с виду неприступного и твердого как гора Эверест русского, когда, казалось бы, можно мысленно себе похлопать, в груди агента не разливается привычная волна горячего самодовольства, с коим триумфатор смотрит на поверженного; нет, у волны жара, накрывшей мужчину с головой, совсем другая природа, более приятная и более естественная — если не брать в расчет детали. Можно сказать, он ошарашен, вновь ощущая, что компания русского в очередной раз что-то в нем изменила, как когда-то он едва ли не впервые согласился на работу в команде или же рискнул своей жизнью ради спасения чужой; можно сказать, что Илья тоже одержал свою маленькую победу, о которой Наполеон ему вряд ли расскажет, но которую готов признать хотя бы для себя.
И без преувеличения американец был доволен происходящим.

- Назови хотя бы одну причину, не до оскомины очевидную, не ту, с который мы не могли бы разобраться, - непривычно было слышать голос русского таким неуверенным, негромким и сбивчивым, прерываемым тяжелым вдохом, напоминающим о только что прервавшемся поцелуе, перевернувшем с ног на голову добрую половину мира в голове мужчины. Наверно, он должен был напрячься, слыша, что Курякин говорит ему нет, говорит, что они не должны, но это настолько очевидно неправда, в которую не верит и сам большевик, что у Наполеона нет причин волноваться — его русский друг, хотя теперь лучше будет выразиться «друг», сам не верит в то, что говорит, о чем красноречиво сообщает туманный взгляд его ярко-голубых глаз, обычно чистых и чертовски внимательных, будто у натасканной на поиск гончей или ищейки. На секунду мужчине кажется, что он уже видел такой взгляд у Ильи, ровно тогда, когда русский выходит из себя, готовый сметать все на своем пути, но тут же Соло понимает, что он крупно ошибся — сейчас в чертах большевика нет ни намека на резкость, грубость и твердость, жвалки не играют, и весь он смахивает скорее на медвежонка, нежели на разъяренного медведя, заставляя американца невольно изогнуть губы в улыбке, ощущая себя каким-то мальчишкой, вспоминая это давно забытое и чертовски приятное чувство очарованности кем-то. И это настолько необычно, настолько для него неправильно, это так сильно подмывает его собственный образ в своих же глазах, что Соло невольно пропускает момент, когда напарник сам привлекает его к себе, не давая даже глотнуть воздуха, и целует, горячо и нетерпеливо, будто они живут на этом свете последние секунды.
Наполеон теряется.
Он не ждал ответа...
…но черт возьми, он не ждал и того, что останется цел после своего импульсивного порыва, так почему сейчас, когда сильные пальцы русского сжимаются на его волосах, когда ему дают то, о чем недавно он мог только мечтать, он стоит, будто каменный истукан, и не может ответить? Соло знает, что еще долго будет корить себя за то, что потерял первую секунду поцелуя Ильи, самую горячую и приятную, но вот пальцы одной его руки уже крепче сжимают ворот рубашки кагэбэшника, а вторая, словно зеркаля движения напарника, скользит на затылок русского, не давая ему отстраниться, а себе — задуматься о происходящем. Хотя какой в этом толк? Сейчас Наполеон в последнюю очередь хотел думать, и в первую — получить этого всегда отстраненного и сдержанного мужчину, потому что сколько бы его не называли пожирателем дамских сердец, сейчас американца интересовали совсем не они.
И самое парадоксальное в этом было то, что какая-то маленькая часть его сознания подсказывала агенту, что ему будет недостаточно торопливой случайно близости. Уже сейчас он хотел получить все и неплохо бы сразу, ощущая себя фанатичным коллекционером, готовым продать все накопленное ранее ради единственного брильянта свое коллекции, того, что станет ее началом и завершением. И его совершенно не интересовала цена.

— Не думаю, что он очнется в ближайший час.
Скорее всего Наполеону лишь хочется этого, но сейчас он, раздразненный внезапным ответным порывом Ильи, слышит в его осторожной фразе едва ли не надежду на то, что Хэмпшер действительно пробудет в отключке подольше, и от одной мысли о том, что подобное может быть не просто плодом его воображения, американца бросает в еще больший жар, лишая возможности здраво мыслить и давая во всей красе ощутить то, что чувствовали жертвы его соблазнения — влечение, страсть и желание, в то время как сам он давно уже не был так откровенно и всецело увлечен чьей-то близостью. Увлечен искренне и, как ему хотелось верить, взаимно.

- И мы должны его разбудить, верно?
- Лично я считаю, что если и должен нашему высокопоставленному другу что-то, то это «что-то» - еще один хороший удар, - Соло любил свою жизнь, но в его природе слишком сильна была жажда удовольствия, поэтому сейчас, когда он был так неожиданно близок к одному из предметов своего желания, мужчина напрочь забывает о той опасности, что может скрываться и за его опрометчивым решением потянуть время, и за тем, что он хочет предложить своему напарнику; и опасаться уже нужно даже не столько гнева большевика, сколько немилости руководства как ЦРУ, так и КГБ. Здесь все до очевидного просто, и Наполеон это знает.
Вот только когда в жилах вскипает кровь, знание уже не играет никакой значимой роли, в отличии от желания и возможности приоткрыть занавес, за которым скрыто что-то настолько важное, что можно отложить на потом все беды мира. И сколь бы высокопарно или книжно это ни звучало, факт оставался фактом — ради мысли о близости Курякина, навязчиво пульсирующей теперь в голове мужчины, он был готов пожертвовать многим, хотя еще недавно готов был вывернуться из сложившейся щекотливой ситуации с руководством любой ценой.
- И я не хочу приводить его в чувство, поверь, он лишь помешает нам сейчас своей бесконечной болтовней, - и вновь не давая напарнику возразить, американец накрывает его ладонь своею, крепко сжимая пальцы и провоцирующе прижавшись к мощному телу мужчины, тренированному и подтянутому, не уверенный, что его идея будет одобрена, а поэтому, прежде чем Курякин всполошится, снова горячо и жадно целуя его, не давая и секунды на размышления, зная, что жадный напор всегда сделает свое дело и разожжет даже уголек желания, если таковой тлеет внутри партнера.
Соло же был уверен, что где-то за бетонными стенами, что большевик возвел вокруг себя, сейчас пылает настоящий пожар.

Лишь сейчас, когда Наполеон настойчиво и напористо оттеснял напарника к роскошной кровати, которая просто не имела права оставаться холодной, когда он одной рукой крепко сжимал его запястье, не давая вырвать руку — хотя Курякин этого просто не хотел, судя по всему, потому что, справедливости ради, если бы у русского возникло желание вырваться, он бы сделал это без проблем, и шансов у Соло было бы столько же, сколько у багажника той многострадальной машины, - а пальцами другой торопливо расстегивал раздражающе маленькие пуговицы на рубашке униформы, он позволил себе действительно не задумываться ни о чем, кроме как о русском агенте перед собой. Мир резко сжался до размеров одного человека, и американца вполне устраивал такой расклад, пока этот человек не был против этого; Наполеон не был уверен, не путает ли он чего-то в происходящем, и не его ли это слишком правдоподобный сон, но, по мнению мужчины, это была лишняя информация — его заботило лишь то, что поцелуи становились дольше и жарче, а широкие ладони партнера наконец осмелели, и теперь крепкие объятия были дополнительным подтверждением единственно важного сейчас факта: это все не сон.
***
Это действительно не было сном. Даже после самого страшного кошмара дыхание не приходится восстанавливать так долго, ровно как и никакие самые смелые эротические сны не заставляют все тело наливаться приятной усталостью и покрываться испариной, которая уже спустя считанные минуты начинает холодить кожу, рождая невольное желание вновь привлечь к себе желанное тело партнера, чье дыхание также тяжело, как и твое. Ни один сон не оставляет после себя ощущение подлинной эйфории, которое заставляет тебя забыть обо всем, кроме желания вновь и вновь получать жадные, продиктованные внезапно вспыхнувшей и совершенно неконтролируемой страстью, которую в книгах, в обществе, вообще везде называют запретной, неправильной. Но Наполеону все равно, он в последнюю очередь прислушивается к тому, что ему диктуют, и в первую — к собственным желаниям, и сейчас его единственное желание находилось от него на расстоянии вытянутой руки.
Бытует мнение, что все происходящее в состоянии эйфории улетучивается также быстро, как сон, просто берет и размывается, стирается, будто краска со стекла. Так вот, это не правда. Соло с педантичностью настоящего искусствоведа мог назвать едва ли не каждое движение, как партнера, так и свое; а правда в том, что смутным все становится во время того, как ты пребываешь где-то, как это любят называть в бульварных грошовых романах, на вершине блаженства. Но, к сожалению, реальность всегда возвращается, словно таран, заставляя терять ощущение потрясающего удовлетворения и возвращаться мыслями к ней, напоминая о том, что сколь бы ни сильно было наваждение, которому поддались напарники, жизнь одного из них все еще была под угрозой, и видит бог, не ясно как единственная ниточка к спасению все еще не пришла в себя за то время, пока комнату оглашало тяжелое дыхание двух людей, волею совершенно безумного случая получивших возможность разделить их теперь общую зависимость, которой они не пожелали сопротивляться.
- Похоже, хлорпромазин вкупе с твоей медвежьей услугой обеспечили нашему лорду крепкий сон, за здоровость которого, впрочем, не ручаюсь, - Наполеон не говорит большевику о том, что это была лучшая ночь в его жизни и не предлагает повторить ее прямо сейчас; нет, мужчина уже все сказал ему в процессе обоюдных ласк, когда не нужно думать над словами и то, что нужно, скажется само, а все дальнейшее зависит уже от того, слышал ли партнер беззастенчивые и тихие признания американца, - Однако я думаю, что утро сегодня для Вилсона наступит несколько раньше, согласен? - американец оборачивается и, не медля, поднимается, чувствуя, что тело просит хорошего сеанса водных процедур, и с сожалением понимая, что ждут они его в лучшем случае днем, однако это не мешает ему достаточно быстро одеться, хоть и с сожалением теряя ощущение свободы тела, - Твое предложение о помощи ведь все еще в силе?

Наполеон смотрит на большевика внимательно и испытующе, будто проверяя, как долго тот сможет выдержать этот взгляд, недвусмысленно говорящий, что стоит лишь им покинуть это место и оказаться в безопасности, без возможности быть схваченными за попытку выбить дух из лорда Верхней палаты, им будет о чем поговорить.
Взгляд, говорящий, что теперь Соло, словно почуявший кровь волк, так просто Илью не оставит.

- Ну как, приступишь? А я, пожалуй, подожду за дверью.

Когда ты превращаешь свою жизнь в зависимую от дара красноречия, развиваемого годами практики, волей или нет, но усваиваешь простейшие правила коммуникации, доведя все это до совершенства и автоматизма. Каждый выбирает свой набор правил: кто-то предпочитает сосредоточиться на способах найти компромисс, кто-то - на возможностях понять собеседника, а кто-то - на умении манипулировать людьми, используя все доступные для этого вербальные и невербальные техники и преимущества; Соло, как это закономерно из его прошлой - да и нынешней - жизни, относился именно к последней группе коммуникаторов, и именно поэтому он, как только выдалась возможность покинуть особняк Хэмпшера, поспешил вернуться в свой номер, а не стал дожидаться Илью, пусть и желание поговорить об оставленной до определенного момента в покоях лорда ночи было почти непозволительно велико, невольно заставляя отвлечься от более важных на данный момент вещей, давая почву подумать о том, как спокоен, расслаблен и доверчив был русский в последние мгновения перед тем, как они оба сделают вид, что богатого на откровения и откровенности часа будто и не было. Наполеон лишь сейчас понял, какую непростительную оплошность совершил, поддавшись их взаимному порыву, позволяя напарнику решить, что между ними рухнули еще какие-то стены; и самое парадоксальное в том, что мужчина знал, что он был искренен. Проблема в том, что совсем скоро может произойти так, что Курякин больше никогда не доверится американцу, навсегда убеждаясь в его прогнившей сущности.
И Наполеон не отрицал этого, все более и более разочаровываясь в своём изначально идеальном продуманном плане, признавая, что в нем есть очень важная деталь, неучтенность которой теперь легла на его плечи, будто многотонный груз: доверие - насколько оно может существовать в их жизни - напарника Соло терять не хотел.
Жаль, что эту истину о своей внезапной сентиментальности мужчина узнал слишком поздно.

Соло прогоняет непрошенные сейчас мысли и заставляет себя не думать о хрупком душевном равновесии Ильи - в конце концов, они не в игрушки играют, и их жизнь мало в чем зависит от их желаний, в то время как обстановка зачастую требовала действовать вопреки своей совести; они и так поставили себя под удар после истории с диском Теллера, и теперь играть в благородство было еще опаснее. Поэтому Наполеон успокаивает свою непозволительно разыгравшуюся совесть, которая стала слишком активна со времен появления в его жизни русского коллеги, тем, что произносит про себя "Илья поступил бы также", и, как ни странно, этот нехитрый психологический прием помогает успокоиться, поэтому на вопрос вернувшегося напарника мужчина отвечает уже спокойно, уверенно и с неизменным, едва уловимым, выражением убежденности в собственном непоколебимом превосходстве, пользуясь тем, что неизбежный разговор состоялся, грубо говоря, на его территории, где он может чувствовать себя гораздо спокойнее, в то время как напарник при всем видимом спокойствии явно был возбужден и на взводе, правда не ясно пока, от полученной информации, пробудившей его беспокойство, или из-за напоминания о ночи, которые Соло намеренно решил использовать как дополнительную галочку в свою пользу.

- Во-первых, мой русский друг, при всей моей безмерной благодарности в твоей помощи, я не могу позволить себе упустить цель во второй раз лишь потому, что начну рассказывать все и действовать едва ли не наобум, потому что, согласись, знание личности Юшина не дает нам гарантии о знании его точного местонахождения, - Соло начинает говорить не сразу, сначала он предпочитает дослушать напарника, зная, что во многом эффективность разговора и его результаты зависят от того, как хорошо ты почувствуешь особенности своего собеседника; немного помедлив, американец продолжает, но уже мягче, давая Илье понять, что, даже несмотря на свою браваду, он якобы признает правоту своего коллеги из КГБ, - К тому же, я даже не предполагал, что подобное совпадение вообще возможно, вы в КГБ отлично умеете не афишировать свои связи, - невольно замолчав на мгновение, сам того не желая акцентируя внимание собеседника на двусмысленности сказанного, Наполеон с сокрушенным вздохом наконец принимает стакан из рук русского и заканчивает мысль, поднимая на мужчину взгляд, - И нет, мой дорогой друг, это никоим образом не касается Союза. Я авантюрист по своей природе, это да, но не самоубийца.
Соло действительно не самоубийца, но сейчас он не краснея, как говорят в Союзе, врал напарнику - которого сам американец видел уже как участника куда более сложного процесса социального взаимодействия с собой - о том, что ничего не знал, что рад этому стечению обстоятельств и что вообще никакого вреда Советам не будет.
Правда была в том, что Наполеон впервые, кажется, чувствовал угрызения совести, зная, что нагло использует единственного человека, который был для него многим больше, чем просто ступень на пути к цели.

И тем не менее, задание было слишком важным, чтобы позволять себе слушать ту часть себя, которую ты давно, казалось бы, придушил, словно надоедливого дальнего родственника, требующего от тебя слишком много.
Оказалось, это еще одна ложь.

Вся же правда заключалась в том, что Соло знал обо всех нюансах взаимоотношений своей цели и своего напарника с самого начала, в то время как Курякин, словно доверчивый ребенок, прикрывающийся маской сурового кэгэбэшника, даже не подозревал о том, что и облава на Наполеона, и его удивление, и вообще почти все в этой истории - хорошо продуманная и не менее хорошо организованная легенда, необходимая для того, чтобы подобраться к цели.
"Почти все" значит, что американец не представлял, как потом сможет доказать напарнику искренность той ночи, забывать о которой мужчина отчаянно не хотел, даже не отдавая себе в этом отчета. Это не была ложь, не была необходимость; это было желание, с которым невозможно справиться, и лишь близость к неуловимой цели заставляла Соло не думать о напарнике, а сосредоточиться на деле.
Остальная часть правды состояла в основном в факте того, что на войне, как говорится, как на войне, а любая война подразумевает под собой не только героизм и доблесть, воспетые в анналах истории, но и предательство, особенно если борьба ведется грязными способами и нечестными путями. Такое обычно не записывают на бумаге потому, что предатели зачастую не хотят становиться ими официально, но страстно желают выгоды; и тогда можно наткнуться на то, что в простонародье называется "двойной агент". Именно им и был Петр Юшин, советский разведчик и, уже примерно года полтора как, зарубежный информатор ЦРУ, крайне полезный и осведомленный. Однако недавно он понял, что ему не хватает двух дойных коров, и решил взяться за третью; впрочем, жадность до добра еще никого не доводила, Наполеон знал это по собственному опыту. Закономерно, когда пытаешься играть против всех, считая себя самым умным, даже если ты действительно такой, рано или поздно жизнь говорит тебе "Хватит!", и правила игры резко меняются - месяц назад ЦРУ узнало, что Юшин продает информацию Китаю, причем и на русских, и на американцев, и если первые ввиду дружественных отношений с социалистической КНР не очень и страдают, то вторым такой расклад пришелся абсолютно не по вкусу.
Рассудив, что перебежчиков у ЦРУ еще полно, и желающие в будущем найдутся, сверху отдается приказ о ликвидации нежелательного оперативника. Выполнить ликвидацию должен был Соло.
К сожалению, план А провалился, и Юшин, взяв ноги в руки, успел сбежать - с помощью Хэмпшера и своих покровителей - в СССР, где ЦРУ его достать сложнее всего; излюбленный прием Наполеона - игра на своем поле - на этот раз работал против него. И тут всплывают данные о том, что Курякин, его новый хороший знакомый из КГБ, и Петр - друзья еще с детства.
Сделка с совестью и немного времени - и вот в кармане американца отличный план, пусть и со множеством переменных; к сожалению, тогда мужчина еще не внимал так отчаянно голосу совести.
И вот теперь он снова должен подкупить эту алчную суку, вьющую из него веревки слишком часто в последнее время.

Наполеон закрывает кейс, щелкая замками слишком демонстративно, но зато привлекая наконец внимание Ильи - тот был настолько занят чем-то своим, что не обратил ни малейшего внимания на Соло, который воспользовался моментом и поместил внутрь кейса, по легенде содержащего важные бумаги, относительно которых необходимо поговорить с Юшиным, жучок.
На самом деле, в кейсе действительно были документы, только не оправдывающие Петра, а наоборот обличающие его перед Курякиным, а маячок был обязательной мерой, благодаря которой Соло сможет добраться до отвлеченной на старого друга цели и сделать то, что не сделал в прошлый раз - ликвидировать агента.

- Мне жаль, что приходится отправлять тебя одного, но в нашу последнюю с Юшином встречу я был несколько... невежлив, - американец протягивает напарнику кейс и кратко, но внимательно смотрит, словно ожидая от него особенной реакции, впрочем, не дождавшись, отворачивается к окну, из которого открывался шикарный вид - "Москва" была баснословно дорога, но с лихвой окупала свою цену, пусть и не походила на вычурные европейские отели, - Так что можно тебя попросить не сразу говорить, что ты пришел не совсем по своей идее? Просто я опасаюсь, что наш общий знакомый может решить что-то совершенно безумное, а если я упущу его и в этот раз, меня не спасет никакая изворотливость, - мужчина поворачивает голову к Илье и невольно улыбается, осторожно, но с надеждой, которую должен был прочитать Курякин, - Илья, спасибо. Кроме тебя мне действительно не к кому обратиться, но... - Соло быстро решает, стоит ли хотя бы попробовать ударить по совести - или может чему-то большему - русского, и в последний момент все же решается, - ...но если мы сейчас упустим Юшина, мне будет лучше уехать, а тебе - забыть о том, что я к тебе обращался. Так будет лучше, - Наполеон перестает улыбаться, становясь серьёзнее, и подходит к большевику, осторожно похлопав его по плечу, - Так или иначе, удачи нам, партнер, она нам пригодится.

Все просто - Илья идет к своему старому другу, в то время как маячок безотказно передает сигнал американцу, который отправляется за напарником через некоторое время после ухода того. Русский отвлекает русского, а Соло пользуется моментом и неожиданно заявляет о себе; главное, не убивать Юшина сразу, иначе весь гнев обманутого Курякина обрушится на Наполеона, а с до поры до времени живым предателем вероятность этого немного снижается; если этого достаточно для сохранения собственной жизни, рассудил Соло, то даже малая вероятность важна.
В кейсе первая часть безумно важных документов - разоблачения, которая должна будет показать, на кого на самом деле работал последние полтора года Юшин.
А в голове Соло - не менее важные слова, которыми надо будет успокоить Илью.

В голове крутились недавние слова Ильи: "Для тебя будет лучше, если это правда". Они вытесняли все остальные мысли, мешая сосредоточиться на подготовке; не давая возможности даже подумать о том, сколько еще примерно времени у Соло в запасе на то, чтобы добраться до пункта назначения; блокируя элементарное мировосприятие. Американец не привык быть сентиментальным, но сейчас, когда шум окружающей Москвы, так разительно отличающейся от перевранных и неточных разведданных, получаемых ЦРУ, едва достигал его слуха, заглушенный неразберихой в голове, когда все, о чем думаешь - это страх лишиться чего-то гораздо более дорогого, чем успешность очередной сомнительной операции, стоящей выполнения лишь потому, что некоторые государственные тайны не могу быть проданы, он буквально физически ощущал эту пресловутую сентиментальность. И лишний раз убеждался в давно усвоенной для себя истине: совесть не есть верный спутник агента внешней разведки, и чем больше ты думаешь о нравственности, тем менее ты эффективен. Соло был очень успешным агентом, и отсутствие моральных дилемм было одним из его секретов; втором секретом являлось то, что он умел видеть картину происходящего целиком, умел оценивать опасности.
Именно это умение и завело его так далеко от пути, который навязывала ему проснувшаяся совесть, именно оно помогло убедить себя в необходимости непосредственно такого изворотливого, грязного плана, разрушительно подействующего в будущем не только на планы китайских "коллег" по обладанию стратегически важными данными, но и на единственные, кажется, искренние взаимоотношения в нынешней жизни Наполеона. К сожалению, в природе американца заложено было так, что даже искренность он волей или нет превращал в фарс и выгодную игру.
И иногда то, что давало ему превосходство, играло против него. Понимание большой политики превратило его в действительного подлого и в какой-то мере даже жалкого лгуна, способного мешать хорошее и плохое, добиваясь полутонов и полууспехов, будто следуя заложенным в основе ЦРУ непригодным истинам, являясь едва ли не его воплощением: грязные меры для светлого будущего. Но реалии времени холодной войны не терпели черно-белого взгляда, как хотели считать многие, поделившие мир условно на коммунистов и демократов; всегда оставался серый цвет.
А серых не любил никто.

Потеряться в Москве было также просто, как и в Нью-Йорке, и в Лондоне, и в политике, и здесь ты либо сам ориентируешься, либо обзаводишься проводником, показывающим тебе нужные тропы. Соло повезло - таксист, который попался американцу первым, хоть и решил содрать с "американ турист" побольше, довез его действительно быстро, все время правда треща о своих насущных проблемах, каждая из которых пролетела мило Наполеона также незаметно, как и вся дорога.
Времени он себе дал слишком мало, и поэтому выходя из машины, расплачиваясь, поднимаясь по лестнице похожего на другие дома вокруг здания, мужчина никак не мог избавиться от мысли о том, что он предатель, может даже похуже Юшина. Это все было чертовски абстрактно, потому что по сравнению с графой рождения в Вашем паспорте не прописаны Ваши друзья, и Вы, по сути, ничего им не должны, особенно если Ваше "честное слово" стоит ровно столько, сколько написано на ценнике Мона Лизы, но тем не менее Наполеон понимает, что сохраняя верность стране, давшей ему военное прошлое и пятнадцать лет условно, он предает человека, ставшего для него ближе и дороже того, что американец всегда ставил во главу угла - выгоды. И лишь пресловутое осознание опасности игры, которую затеял Юшин, давало Соло возможность оправдать себя.
И пусть не в стиле Наполеона было себя обелять, хотя бы потому, что он никогда не стремился быть хорошим, сейчас это иррациональное желание увидеть единственно верными именно свои действия было как никогда сильно. Особенно это хорошо ощутилось, когда Соло бесшумно открыл дверь в конспиративную квартиру Юшина; когда медленно и осторожно шел по коридору; наконец, когда направил на друга Курякина пистолет.
- Я тут пару месяцев назад оказался втянут...
Лучше не ждать, иначе можно не решиться.
Совсем все плохо стало именно в этот момент, когда положенная недобросовестными строителями половица под ногой Соло скрипнула, выдавая агента, а его русский напарник по спасению мира непонимающе в первое мгновение, и зло в следующее, смотрит на него, наконец понимая, что американец использовал установившееся между ними доверие для достижения цели, большевику не озвученной.
Вот именно в этот момент стало все действительно плохо. 

Медлить и тратить драгоценные секунды замешательства цели на сомнительное ощущение триумфа Соло не желает, и вот когда он уже готов наконец лишить резидентуру ЦРУ одного из наиболее полезных агентов в СССР, мужчина вдруг осознает, что во всем плане есть один маленький просчет: Илья с его неконтролируемыми приступами гнева; если Наполеон вот так, без суда и следствия пристрелит друга Курякина, то сам потом проживет недостаточно долго даже для того, чтобы начать оправдываться, а такой конец истории не входил в число приоритетных. И здесь американец решает вновь сыграть по-грязному: за смерть друга большевик не задумываясь убьет его, но вот за смерть вероломного предателя Родины... В таком случае есть возможность вразумить напарника и спасти хоть что-то из того, что трещит сейчас по швам прямо на глазах мужчины.

Наполеон никогда не был приверженцем насилия, всегда полагая, что цивилизованные переговоры, ложь, подкуп, лесть способны сделать также много, как страх перед физической болью; Соло не был также согласен с тем, что Советы понимают лишь логику силы, как выразился когда-то Черчилль, тем более что у мужчины сейчас перед глазами был пример Ильи. Но, к сожалению, порой избежать крови невозможно; войны без жертв не выигрываются.
Между моментом, когда Юшин и Илья заметили названного гостя, и выстрелом прошла максимум секунда, но американцу упорно казалось, что время вдруг превратилось в тягучую горькую жижу; ему одновременно хотелось и чтобы все закончилось как можно быстрее, и чтобы у него было больше времени на объяснения. И только Бог знал, сколько на самом деле в запасе у агента перед тем, как единственная погрешность его плана доломает уже начатое трещать по швам.
По логике, Соло должен был убить Петра, но порой нужно довериться шестому чувству и поступить так, как подсказывает именно оно, а не холодный расчетливый разум; вот поэтому Юшин не упал замертво после выстрела, а, корчась от боли в раздробленном пулей колене, сполз на пол, хватаясь за занавески и на исконно русском языке, не поддающимся переводу для иностранцев, поносил и црушника, и своего теперь уже бывшего друга. Еще выстрел, и в дребезги разлетается локтевой сустав ведущей руки перебежчика, лишая того возможности выкинуть фокус в последние минуты своей жизни.
Секунда, и Наполеон вскидывает вверх руки, давая Илье, который уже готов был броситься на нападавшего, понять, что он больше ничего не сделает ни Юшину, ни ему самому. Очередная ложь, как и почти все, что он говорил или делал за последние дни, но осознание необходимости совершенного и мысль о том, что, возможно, он сможет все исправить, дают мужчине уверенность начать разговор так, словно все изначально было задумано именно так и никак иначе. Главное сейчас, не дать русскому опомниться, заставить переключить свой гнев на предателя и убедить в том, что весь этот цирк с обманом был единственной возможностью не дать усугубить и без того плачевное положение на фронтах холодной войны.
И лишь сжавшиеся кулаки Илья давали Соло понять, что весь его импровизированные спектакль сейчас также прочен и долговечен, как песочный замок в в руках разъяренного ребенка.

- Прежде чем ты обвинишь меня в том, что я использовал тебя, я сам в этом признаюсь: да, я обманул тебя, Илья, и мне, хочешь верь, а хочешь нет, очень жаль, - Наполеон переводит взгляд на русского и невольно напрягается, готовый к любому проявлению гнева с его стороны; он смотрит на него внимательно и пытается понять, злят ли Курякина еще больше эти слова или нет, но по напряженному и непроницаемому лицу большевика можно прочитать разве что "Я убью тебя, сука", и от этого Соло невольно вспоминает их первый день в качестве напарников - у него еще потом долго болела спина; в этот же раз русского, если что, никто не остановит, и сейчас старательно изображаемый страх за свою жизнь, который он демонстрировал Илье все это время, становится до ощутимого реальным, - Но если бы у меня был другой способ добраться до Юшина, я бы воспользовался именно им, - в общем, это чистая правда, тут даже изображать искренность не нужно.

Главным козырем Соло сейчас являются бумаги: во-первых, лежащие в кейсе под вторым дном, и, во-вторых, спрятанные где-то в квартире Петра, и мужчина намерен был воспользоваться своим доказательным преимуществом как можно скорее.
- Дело в том, что Петр Юшин, или, если смотреть по американскому паспорту, выданному ему почти полтора года как, Юджин Прайт, - один из самых полезных и эффективных перебежчиков, завербованных ЦРУ у Советов, - Наполеон осторожно убирает оружие, словно показывая свое расположение, и медленно подходит к кейсу, ставя его на стол и без какого-либо труда поднимая крышку потайного отделения, вытаскивая оттуда папку и протягивая ее Илье, - Можешь считать это фальсификацией, но здесь отчеты о полученных от него данных о ядерной программе Советов, о штате резидентуры за границей, в основном в Западной и Восточной Европе, паспорта и прочие приятные шпионские мелочи. Думаю, качество разведданных и их точность должны натолкнуть тебя на мысль, что это не сфабриковано для очередного обмана, - американец оглядывается, на мгновение задумываясь, куда мог Юшин упрятать украденные у Штатов и Советов документы, единственное, что могло оправдать применение столь грязных мер даже для шпионской игры, - С резидентами в Советах всегда были проблемы, вы очень преданны своей Родине, я, признаться, этим крайне восхищен, но порой такие кадры как Петр преподносят нам подарки, и, если честно, за них хватаются всеми руками и ногами. И поверь, Илья, их в последнюю очередь записывают в ликвидационный список. Наш же с то...
- Это был приказ - влиться в вашу структуру и безболезненно получать информацию! А вы и рады были ее сливать на блюдечке с голубой каемочкой.
Наполеон медленно поворачивает голову к раненному, и внимательным взглядом смиряет его, не испытывая вдруг и доли сожаления от того, что должен убить этого человека; и дело не в какой-то мести за двойное предательство стран, а в том, что Соло прекрасно знал этот тип людей, и знал, что покуда они живы, продаваться будет все более или менее ценное в зоне их досягаемости. Во многом, он знал это по себе.
- Да, наш друг прав, у него действительно был такой приказ. Изначально. Однако, - Соло вновь повернулся к Илье, смотреть на которого, правда, было достаточно страшно, - Жадность до добра не доводит. Впрочем, в кейсе есть диктофон; вам, товарищ Юшин, достался предусмотрительный вербовщик, так что Ваш с ним разговор записан, - вновь взглянув на Петра, американец с почти злорадным удовлетворением и ощущением превосходства отметил, как лицо мужчины вытянулось. Его карты вскрывались, и еще ни одна из них не была тузом.
- Может уже покажите, где документы? Мы честно распределим их между странами и забудем об этом досадном инциденте, - вопросительно взглянув на обоих собеседников, но не получив ни от одного ответа, мужчина, стараясь сохранить видимость уверенности в происходящем, сокрушенно вздохнул, - Ну, нет так нет. У меня имеется некоторый опыт в поисках укромных местечек, где хозяева прячут приятные мелочи, - с этими словами Соло на время покидает комнату, уверенный в том, что ни Юшин, ни Илья никуда не денутся, и опасающийся лишь того, что документов в кейсе будет пока недостаточно и русский решит встать на сторону своего друга и коллеги. Однако, без риска здесь не обойтись.
Вернулся Наполеон достаточно быстро, неся с собой еще несколько папок, с первого же взгляда отличающихся и выдающих свою принадлежность к разным странам. И может американец выглядел крайне самоуверенным, внутри он ощущал, что нервы его натянуты, будто струны, и на них еще долго можно будет играть невеселую мелодию похоронного марша по потерянной возможности сохранить в своей жизни хоть что-то действительно бесценное. 
- Итак, дело сделано, - заключил Наполеон, протягивая Илье бумаги с советской маркировкой; документы с высшим доступом, а к ним приложена директива на китайском, смысл которой, впрочем, Соло помнил даже без знания языка, - Вьетнам у всех стоит поперек горла, будто рыбья кость, и пусть пока искры и щепки ее летят, но поверь, мой друг, совсем скоро за одно упоминание о Вьетнаме будут вгрызаться друг другу в глотку, - невольно запнувшись на слове "друг", американец пробежался взглядом по полученным документам, - И то, что наш с тобой общий знакомый хотел продать на сторону, стало бы первым толчком к войне.

Соло замолкает и вновь внимательно, пытливо смотрит на Ильи, пытаясь по его лицу прочитать, удалось ли смягчить удар, который еще предстоит нанести, или же все это тщетно. Он видит недоверие, злость, сомнение и вполне обоснованную ярость, вызванную обманом, но одновременно с этим американцу кажется, что человек перед ним понимает необходимость сделанного; и может мужчине так только кажется, но уже от одной такой мысли продолжить говорить становится проще.
- Я не пытаюсь оправдать себя, Илья, - спокойно произнес Наполеон, уже не зная даже, как показаться русскому еще более искренним, - Я просто знаю, что ты поймешь необходимость сделанного. И того, что еще будет сделано.