Йен прячет руки в карманы джинс, но согреться это ему не помогает, как не помогает и намотанный на его шею шарф Моники. За их поездку он промерз буквально до костей. Он, правда, не то чтобы против: ему паршиво, и периодически встряхивать руки и морщиться от колкой боли в оживающих кистях лучше, чем не чувствовать ничего.
Он смотрит на мужчину, который к ним подходит. Чарли Мэнсон. Просто Чарли. Моника рассказывала про Чарли, про то, какой тот замечательный, про то, как подбирает девушек, брошенных на произвол судьбы, и дает им крышу над головой и цель в жизни. И не только девушек, не только крышу над головой, но и принятие, и любовь — безусловную и безграничную. Йен не верит ей, но хочет поверить, хочет сам посмотреть, чем она все это время жила. Хочет надеяться, безнадежно и отчаянно, что, может быть, этот Чарли научил ее любить по-настоящему.
Может быть, Чарли поможет и ему понять.
Чарли производит впечатление не мессии, а укурка какого-то. Йен вздрагивает от его прикосновения и неловко поводит плечом. Йена выносит контраст блаженной улыбки и напрочь ебанутого взгляда. Выносят слова. То, что Чарли ебет Монику, не делает его автоматом семьей Йена. У него и так немаленькая семья. Если вписывать в нее всех случайных секс-партнеров его родителей, она, блять, разрастется до половины населения если не Земли, то Штатов так точно.
Его семья считает, что он не может сам о себе позаботиться. Его семья не можеть жить с ним — таким вот.
Йен смотрит на Чарли.
— Йен, — представляется он невыразительно и только глубже топит закоченевшие ладони в карманах.
— Йен — он как я. Он тоже хочет, чтобы его любили таким, какой он есть, — говорит Моника. Моника восторженная и расслабленная, ей море по колено и горы по плечо. — Ему тоже нет там места, Чарли.
"Я — не Моника", — хочется заорать Йену.
Выключенный мобильник в его заднем кармане говорит об обратном.
Он оправдывает себя тем, что ему нужно было сбежать, что он не хочет быть обузой, не хочет быть психом, тем более не хочет сорок лет сидеть на отвратительно вышибающих его колесах ради того, чтобы просто не пиздануться и кого-нибудь не прикончить; не хочет, чтобы Мик возился с ним вместо того, чтобы жить нормальной жизнью. Он хочет, чтобы Мик понял, что его не починишь, что он больше не будет прежним, но Мик не может понять. Моника говорит, что Мику это все вообще не надо. Моника всегда врет, но это не значит, что она не может рано или поздно оказаться права. Статистика вроде о чем-то таком вещает. Математику и ей подобные дисциплины Йен помнит хреново, да и неважно, главное — что есть где-то такой принцип.
Моника обнимает Чарли и оставляет их с Йеном, бежит к домикам с холма вниз. Они идут за ней, практически след в след, только неторопливо. От чужой руки на плече Йену неуютно, от довольно крепкой хватки — тем более, но у него нет сил что-то с этим сделать. Он шевелит в карманах озябшими пальцами, пытаясь вернуть им чувствительность. Разговаривать ему не хочется. Его вообще не должно здесь быть. Он — ребенок каменных джунглей, никакое не дитя цветов.
Но больше ему быть негде. Там, где он должен быть, ему действительно теперь нет места.
— Моника говорит, у вас тут последний оплот хиппи, — выдавливает из себя Йен, взглянув мимолетно на Чарли.
Чарли красивый.
Просто, а не "пошли трахнемся прямо сейчас" красивый — хотя, может, это просто Йена на такие мысли сейчас не хватает. Осознание все равно его напрягает — чуть ли не больше, чем блядские деревянные домики, собственный побег в неизвестность и рука на плече.
"Чарли пялит Монику, — напоминает он себе на всякий случай, стискивает зубы. — А у меня есть Мик".
Если Мик все еще есть.
Чарли красивый.

Отредактировано Ian Gallagher (2015-06-28 13:09:20)

Йен кивает и молчит. Слова Чарли звучат слишком хорошо, чтобы быть правдой, и он не может никак подсознательно отделаться от ощущения, что все не может быть так радужно. Мир Моники, может, сейчас сплошь яркие краски и единороги, но его собственный приглушен до мутных оттенков.
Только Чарли выделяется. Чарли — почему-то — красивый.
В домике лучше, чем на улице, о центральном отоплении эти хиппи-не-хиппи не слышали, конечно, но хотя бы ветра нет и все-таки — теплее. Йен смотрит на то, как бесцеремонно Чарли дергает из-под девушек покрывало, и хмурится, но ничего не успевает сказать, как уже оказывается в это самое покрывало завернут. Пэчворк и розовый шарф матери, рыжие волосы — он неловко передергивает плечами, думая, что выглядеть должен как клоун, но всем, кажется, плевать — да и его эта мысль задевает мало. Девушки из-за спины Чарли смотрят и вовсе с заинтересованным любопытством, одна, поймав его взгляд, улыбается.
Йен не улыбается в ответ. Йен переводит взгляд на сидящего перед ним Чарли.
— Я в принципе не псих, — говорит он. Сжимает и разжимает пальцы лежащей на колене руки.
Врачиха объясняла: биполярка — это съехавшее настроение, не съехавшая крыша. Не то чтобы Йену от этого легче. Не то чтобы от этого он в очередном приходе не творил хуйни. Как когда решил, что за ним пришла военная полиция, и чуть не снес голову Деббс. Когда собрался прокатить Ева до Флориды. Когда согласился на это блядское порно.
Мобильник ему выключила Моника, когда он в очередной раз притормозил, глядя на высветившееся "Мик" на экране. "Опять твой бойфренд? Да когда он уже от тебя отстанет? В жопу его, Йен. Он хочет тебя починить, но тебя не надо чинить, — сказала она, когда забрала телефон из его закоченевших рук и зажала кнопку выключения. — Ты теперь со мной. И с Чарли. Ты прекрасен, Йен, и я люблю тебя, и Чарли тоже любит".
"Чарли меня не знает", — огрызнулся тогда Йен, но Моника только засмеялась.
"Чарли любит всех".
Мобильник в заднем кармане, выключенный. Мик там, наверное, волнуется.
Мик не заслужил его молчания, но Мик неправ. Права Моника. Хоть раз в жизни Моника должна оказаться права.
Почему именно сейчас?
— Спасибо, — говорит Йен, беря протянутую ему кружку. Чай пахнет вкусно. Он делает полглотка.
Он смотрит на то, как Чарли обнимает Монику, ловит его взгляд и не отводит глаза, смотрит в ответ, чуть щурясь. Для человека, который собирается устроить праздник по поводу ее возвращения, он слишком много внимания уделяет Йену. Может, потому, что он упорот, это видно невооруженным глазом. Может… насколько платонически Чарли любит всех?
Йен дергает уголками губ. До его волос кто-то мягко дотрагивается; Йен поворачивает голову и понимает — одна из девушек, прежде валявшихся на кровати, уже успела передислоцироваться на подлокотник его кресла. Зрачки у нее чуть расширены.
— Такие мягкие, — зачарованно говорит она и хихикает. — И рыжие. Как апельсин.
Йен прихлебывает еще чая. Чай согревает лучше наброшенного на плечи лоскутного покрывала. Смотрит на женщину, которая передала ему чай, провожает взглядом Монику, которая, сказав что-то про "пойду со всеми поздороваюсь", сбежала из домика, уже почти наверняка забыв о его существовании…
Он стискивает кружку в руках до побелевших костяшек, заставляет себя выдохнуть и вдохнуть — медленно, спокойно. Девушка, сидящая на подлокотнике, уже не просто касается — поглаживает, легко, невесомо, успокаивающе.
Он отвык от такого внимания. Такого — это простого, человеческого, как раз безусловного, будто он важен сам по себе, а не потому что он не в порядке и за ним надо следить, не потому, что танцует в одних трусах на сцене в гей-клубе и красив. Он вообще не уверен, что помнит, чтобы к нему когда-то относились — вот так, если не считать периодических просветлений Фрэнка и Моники.
Слишком хорошо, чтобы и дальше противиться. Йен позволяет себе расслабиться, откидывается наконец на спинку кресла, сжимая теплую кружку в руках.
Идея праздника внезапно перестает казаться ему такой уж нелепой.
— Помочь чем-то надо будет? С праздником? — спрашивает он у Чарли и слабо улыбается, сам не очень понимая, чему.
У Моники — дерьмо в голове, но ей, кажется, в кой-то веки повезло наткнуться на что-то нормальное. У Чарли в глазах — огонь безумия, но от этого огня внутри у самого Йена что-то оттаивает.

Девушку зовут Кэти, и она не отходит от Йена ни на шаг — ведет его на экскурсию по ранчо, когда он отогревается и допивает чай, показывает домики, рассказывает обо всех, кто подходит знакомиться, помогает отыскать что-нибудь потеплее его рубашки. Йен замечает: мужчин, кроме Чарли, на ранчо как-то и нет. Подходящая темно-серая куртка, однако, в какой-то момент обнаруживается. Куртка чуть длинновата в рукавах, но жаловаться Йену, донашивавшему за Липом добрую половину вещей, даже в голову не приходит.
— У нас все общее, — говорит Кэти и улыбается ему.
Йен улыбается ей в ответ. Кэти ему нравится. Конечно, совсем не так, как он нравится ей, но он слишком заторможен и поглощен попыткой впитать море новой информации, чтобы обратить на это внимание.
Зато он обращает внимание на байкеров, которые прикатывают на ранчо уже совсем в сумерках. Внимание смутное и малоактивное, Йен к ним даже не подходит, только смотрит издалека. И на то, как с каким-то из них, наверное, лидером, идет разговаривать Чарли — тоже.
Кэти, проследив за его взглядом, смеется.
— Вон тот, со светлыми волосами, — игриво спрашивает она, указывая на одного из байкеров. Йен смотрит. Светлые волосы у байкера как грива, чуть ниже широких плеч. Лица в сумерках и издалека — не видно. — Скажи, хорошенький?
Йен кивает. Лица не видно, но чисто так, по сложению — хорошенький, да. Что-то ему, впрочем, подсказывает, что трахаться тот всяко будет с Кэти, а не с Йеном. Вот Чарли…
"Чарли ебет Монику", — напоминает себе Йен, закусывая изнутри губу.
Кэти смеется, целует его в щеку уже без подтекста, по-сестрински, а не как раньше, после чего легко убежает к байкерам — конечно, к хорошенькому. Йен достает мобильник и зажимает кнопку включения до тех пор, пока на экране не загорается надкусанное яблоко. Сеть на ранчо ловит плохо, но СМС о пропущенных вызовах доходят. От Фионы с Липом — по одному. От Мика — добрый десяток и еще один вот прямо сейчас, который Йен после мучительного раздумья все-таки сбрасывает.
Он переводит телефон в ночной режим и сует его в карман джинс, и неловко возвращается в один из домиков.

***

На праздник все собираются к костру. Йена туда вытаскивает уже не Кэти, а Моника. Моника снова повязывает на него свой розовый шарф, довольно его расправляет.
— Он тебе идет, — заявляет она.
— Я в нем выгляжу как долбанный квир, — слабо фыркает Йен и тянется развязать и снять, но Моника во внезапном приступе раздражения хлопает его по рукам.
— Кто лучше разбирается: ты или я?
Дернувшийся от неожиданности Йен поднимает брови, но решает с ней не спорить. Так и идет — в темно-серой куртке с чужого плеча и блядском розовом шарфе, только проводит рукой по встрепанным волосам.
Всем — все равно.
Йен смотрит в костер. Ходящий по рукам косяк не берет, передает дальше от одной незнакомой девушки к другой. Вот к алкоголю — прикладывается, когда до него доходит пиво. Пьет совсем чуть-чуть, для того, чтобы проще ко всему относиться. Пока все кажется слишком сложным, пока он вообще не понимает, что про все это думает, и старается просто сконцентрироваться на празднике. Праздник — это здорово, но и на нем Йен чувствует себя лишним, никак не может развеселиться по-человечески. Вид беззаботно смеющейся Моники его скорее выбивает из колеи еще больше, чем успокаивает. Возможно, дело как раз в ней.
Возможно, в Чарли, вставшем с ним рядом.
Йен отстраненно кивает в ответ на заданный ему вопрос и вздрагивает, когда Чарли кладет руку ему на плечи, но не отстраняется.
— Я и не боюсь, — почти с вызовом говорит он, глядя на Чарли. — С чего бы?
В неровном свете костра Чарли кажется еще красивее, чем раньше, какой-то совершенно неземной красотой. Чертовской. Дьявольской.
Чарли ебет Монику и, вероятно, не только ее, а у Йена нет абсолютно никакого желания с этим всем повязываться и до кучи — особенного желания вообще заниматься с кем-то сексом. У него бойфренд есть.
Вернее, множество пропущенных вызовов от бойфренда на телефоне.
Йен отворачивается от Чарли к костру, сжимает кулаки и выдыхает неровно. Чувство  вины сразу за все давит слишком сильно. Как сделать так, чтобы оно отпустило, Йен не знает.
Он не должен чувствовать себя виноватым за то, что уехал. Неправ — не он.

Йен не отстраняется, когда Чарли подходит, расправляет плечи. Он не боится. С какого, блять, ему бояться?
Он проводит пальцами по щеке, смотрит на оставшийся на них черный след. Чарли говорит, что боевая раскраска. Ему больше кажется, что черная метка. Выделить среди остальных еще больше, пока не захочет стать таким же, как они. Пока не перестанет бояться.
Он, блять, не боится. С чего Чарли это вообще взял?
Он размазывает рукавом куртки уголь по одной из щек, нервно, почти зло. Не стирает. Сам не знает, почему. И от костра тоже не уходит — наблюдает за передвижениями Чарли.
Чарли ходит, кажется, без цели, просто среди своих, но Йену чудится почти хищный танец. Йен видит Монику, упавшую на диван, и отводит глаза, стискивает кулаки в попытке себя отрезвить. Не от пива — выпил он мало, не на таблетках его алкоголь берет долго, так что в этом смысле он как раз отвратительно трезв; нет — от немедленного желания кому-то что-то доказывать.
Ему кажется, что полоски на лице жгутся. Будто уголь продолжает тлеть.
Ему кажется, что телефон в кармане снова вибрирует. Он прижимает руку к карману, отнимает ее раздраженно, понимая, что вибрировать там ничего не может, он включил тихий режим, в избранных у него никого, как раз на такой случай вынес оттуда все контакты, явки и пароли.
Он ничего не боится.
Он не боится и Чарли, который подходит и смотрит ему, кажется, не в глаза, а в самую душу. Йен поджимает губы, стоит ровно, не дергается, даже когда Чарли опять лезет в его хреново личное пространство — тут, кажется, ни у о кого о такой штуке понятия нет, оставили в прошлом, у них все общее, включая и, ну, людей. Когда Чарли наступает, Йен вынужден отступить на шаг, другой, дальше в ночь и темноту.
Он смотрит за его плечо на костер, туда, где остаются смех и веселье, и думает: да, здесь, в тени, ему быть вернее, правильнее, по крайней мере, сейчас. Там он лишний, чужой. На нем не боевая раскраска — на нем клеймо.
Йен смотрит на Чарли. Глаза Чарли светятся прежним безумием и дьявольским внутренним огнем. Чарли не нужен костер, чтобы согреться. Чарли может согревать и сам.
Чарли ебет Монику и совершенно точно не только ее, Йен старается не сглатывать, чтобы не показать, что ему — нет, не страшно, он ничего, блять, не боится, но нервно. В голове бьется навязчивая, не желающая уходить мысль: рука Чарли лежит удобно аккурат для того, чтобы свернуть Йену нахрен шею.
Если он, например, откажется.
— Подозрительно похоже на условие, — тихо и невесело фыркает Йен, глядя на половинку таблетки. Половинка — розовая, прямо как шарф Моники на его шее. Он понятия не имеет, что это за херня и какой от нее будет приход. Смахивает вроде на экстази, за работу в клубе он нагляделся похожей красоты. Но, блять, вообще это плохая идея — в незнакомом месте с человеком, которому не особенно доверяешь, жрать незнакомые наркотики.
Даже если человек половинку сожрал буквально вот на глазах и к человеку тянет страшно и неотвратимо, несмотря на все "но".
Даже если плохо и по-другому не расслабиться, не забыться ни на мгновение, не посмеяться вместе с довольными жизнью девчонками у костра.
Мобильник в кармане фантомно жжется, кажется, хлеще угольных полос на лице. Чарли смотрит. Йен тоже смотрит — ему в глаза, на половинку таблетки в его пальцах, на костер за его плечом, снова ему в глаза.
Чарли считает, что Йен боится, и в его улыбке Йену чудится насмешка.
Йен тянется и сам забирает полтаблетки из его пальцев губами, тяжело проглатывает насухую. Не сводит взгляда — вызывающего, упрямого, немного злого. Хочет, чтобы Йен разделил с ним сердце? Да пожалуйста, хоть селезенку, блять, и пусть подавится своими провокациями, пусть не согревает — спалит его к чертям, он все равно уже закончился, Мик столько неотвеченных звонков не простит, без Мика — ни в чем нет смысла.
Йен думает, что не боится больше ничего.
Думает, что ему нечего больше бояться.

Отредактировано Ian Gallagher (2015-07-01 04:45:51)

Йен не обнимает Чарли, не знает, куда деть руки, и вообще не хочет поддаваться, но не поддаваться не получается: Чарли напирает слишком бешено, не оставляя ему не то что пространства для маневра — даже времени нормально вдохнуть между поцелуями.
Но, черт возьми, да, он не собирается отказываться, и плевать, кого там Чарли и в каких количествах ебет. С ним вот не ебется, и это — проблема конкретно сейчас.
Чарли стаскивает с себя рубашку и жилетку, и Йен откровенно пялится, не может отвести взгляд, облизывает губы. Чарли — красивый.
Чарли отступает. Дальше. И дальше. И еще дальше.
Нет, серьезно, что ли?
Чарли убегает.
— Блять, — цедит Йен сквозь стиснутые зубы, проходится руками по волосам, прежде чем сцепить ладони на затылке.
Он разворачивается, смотрит в сторону домиков, в кармане жжется чертов мобильник, он хочет свалить из этого цирка к хуям собачьим. Не сваливает — только потому, что невовремя думает: эдак получится, что он сдается.
Сдаться — нихуя, блять, не вариант.

***

Ему скоро становится все равно: экстази, даже полтаблетки, на голодный желудок и под пиво быстро делает свое дело, и Йен пляшет у все того же костра с Моникой и хохочет со всеми, как все, и даже в какой-то момент избавляется от темно-серой куртки, бросает ее на продавленный диван.
Моника пытается стереть угольные полосы с его лица, но только размазывает темное по другой щеке. Йен пачкает пальцы в этом пальцы и мажет ей на лбу сердечко, и это почему-то ужасно смешно, и Мэри хочет такое же, и Сэди — тоже, и он тащит из огня еще уголек, еще горячий, и разламывает его, чтобы боевой раскраски хватило всем.
Мир — прекрасный.
Откат — жестокий.
Йену еще хуже, чем было весь день, к заторможенности прибавляется странная нервозность, Моника уже в домике гладит его по волосам и тянется стирать угольную черноту с лица белым-белым платком.
— Не надо, — говорит Йен.
Моника все-таки стирает — через какое-то время, когда он слишком устает, чтобы спорить. Ласково подтыкает ему лоскутное покрывало. Он поворачивается к ней спиной.
Он не может уснуть, даже когда спят уже все вокруг, включая и улегшуюся под боком Монику. Мешает буквально все: непривычные ребенку каменных джунглей звуки природы, любой вздох спящих на кровати вповалку девчонок, непривычный человек рядом. Он немного отвык спать один, несмотря на тюрьму, но спать с кем-то, кто не Мик, еще хуже.
Когда он проваливается ненадолго наконец в сон, он видит вовсе не Мика. В его сне Чарли — полуголый, напористый, устроивший по-хозяйки руку на его заднице, дразнящийся, добивающийся от него не пойми чего и потом оставляющий без того, чего сам, мать его, так напористо требовал.
Йен просыпается и жмурится, матерится себе под нос почти неслышно, прежде чем встать и уплестись в толчок.
Блядский ебаный Чарли.

***

Он не возвращается больше в домик, понимая, что теперь уже точно не уснет, наза. Его так и подмывает на все плюнуть, уйти до дороги, поймать попутку и вернуться нахуй в Чикаго, потому что Чарли тот еще пидор, а Йен не хочет больше и пытаться стать здесь своим. Он подбирает у костра уголь, крошит его в пальцах, проводит две полосы по одной из щек и вытирает руки о джинсы. Джинсы жалко, но перепачкаться совсем без возможности нормально вымыться под душем Йену тоже не улыбается.
Он доходит до холма и щурится на восходящее солнце. Трасса — там, с другой стороны, не рукой подать, но близко. Всего-то и надо, что сбежать.
Кому он нужен дома? Фионе, которая считает, что он не в состоянии сам по себе позаботиться? Мику, который считает, что он должен жрать блядские таблетки, от которых ему откровенно хуже, чем без них? Мику он уже точно не нужен, Мик наверняка послал его куда подальше, наверное, даже больше уже и не пытался достучаться.
Йен падает в траву, раскинув руки. Он хочет достать мобильник и убедиться, что других пропущенных не было, убедиться, что ему нигде нет места. Сил не хватает. Даже мысли о том, что вот если бы он сейчас умер, вот так, в траве, то было бы не то чтобы плохо, шевелятся в голове как-то вяло.
Йен закрывает глаза.
Когда он открывает их снова, он сгребает чертову траву под руками, стискивая кулаки почти до боли. Над ним стоит Чарли. Блядский ебаный Чарли.
Йен резко — как ему кажется — садится, смотрит исподлобья. Чарли опять выглядит каким-то чокнутым. Йен начинает подозревать, что это — состояние души. Йену похуй.
— Ты, блять, не под веществами бываешь вообще? — огрызается он и опирается на землю рукой с явным намерением подняться.
Чарли застал его врасплох.
Чарли — последний человек, с которым Йен сейчас хочет иметь дело.

Йен пытается не дать Чарли взгромоздиться сверху, но это бесполезно: он — слишком заторможенный и утомленный от бессонной практически ночи, Чарли — слишком напористый, слишком бескомпромиссный, слишком красивый, слишком — все.
— Слезь с меня, — говорит он почти зло. Почти — потому что по-настоящему разозлиться у него не получается.
Чарли, конечно, не слезает.
Йен судорожно вздыхает, когда тот проводит пальцами по его щеке и до подбородка, и смотрит на него. Слова Чарли еще хуже его безумного взгляда. Слова Чарли мало того, что звучат пугающе разумно, так еще и задевают что-то у Йена в самой душе. Чарли говорит так, будто действительно понимает. То, что Чарли сидит на нем, никак не помогает Йену сосредоточиться и подумать хоть немного критически.
Чарли его буквально гипнотизирует.
Ему кажется, что Чарли загнал его в угол.
Йен сжимает и разжимает кулаки. Сдаться — пиздец соблазнительно, Чарли красивый, без жилетки и рубашки — не хуже, чем в них. Сдаваться Йен не хочет. Слишком хорошо вместе с тем, какой Чарли без жилетки и рубашки, помнит, как Чарли над ним поиздевался буквально вот накануне вечером.
Он сглатывает, еще острее ощущая от этого прижатые к собственной шее чужие пальцы. У Чарли странный, почти пугающий кинк на шеи. Йен не может не думать, что тому будет безумно легко сейчас Йена взять и придушить. Йен ловит себя на том, что даже не уверен, что стал бы сопротивляться, и эта мысль напрягает его еще больше, еще сильнее.
Чарли не дает на ней задержаться.
Йен выдыхает сквозь стиснутые зубы, против воли чуть выгибая спину, когда Чарли проводит рукой по животу вниз. Он уже и сам дышит неровно и тяжело, но все равно пытается держаться. Держится — на чистом упрямстве, это настолько сложно, что почти нереально, и тем сложнее, что Чарли близко-близко. Йен буквально чувствует его дыхание на своей коже, видит собственное отражение в его глазах.
Ему не нравится это отражение. И то, что делает Чарли, тоже не нравится, когда он думает головой, а не членом.
Он подается чуть ближе, так, чтобы практически коснуться губ губами.
— Прекрасно, да, — выдыхает он. — Только ты трахаешь Монику.
Он откидывается назад на траву, сжимая руки в кулаки снова, на этот раз — до побелевших костяшек. Чарли уже раз его продинамил после того, как он поддался, забив на все. Больше поддаваться он не собирается, даже если хочется — практически до безумия.
— Ты трахаешь Монику, — повторяет он тихо. — Меня это ограничивает и пиздец как по-настоящему волнует… Чарли.
Чарли и сам его вчера тоже пиздец как по-настоящему взволновал, только этого Йен уже говорить не собирается.
Нехрен тут.

Йена этот смех высаживает и одновременно — возбуждает еще сильнее. Чарли, сука, реально красивый. Когда Чарли смеется, он не просто красивый — он неотразим, а Йен никогда особо не умел сдерживать свои импульсы.
Йен не в состоянии сосредоточиться на его словах, Йена слишком отвлекают его руки, Йен стискивает зубы, но искушение чертовски сильное. Несмотря на то, что трахаться с ебарем матери — это даже для "белого мусора" с Южной стороны чересчур. Несмотря на то, что Чарли вчера его откровенно наебал — и вовсе не в том смысле, которого он бы хотел.
Он издает хриплый смешок. Вот с детьми Чарли точно не попал. С женитьбой… Да ну блять, Мик уже женат, чтоб ему пусто было, да и Йен сам никогда об этой хуйне и мысли не допускал. Они и так уже семья, кому для этого нужна бумажка?
Были семьей.
Мик дозванивается ему кучу времени и наверняка уже на это — на него — забил; у Йена скоро сдохнет телефон, он понятия не имеет, есть ли на этом ранчо вообще электричество, а задуматься и спросить… Ему, в общем, не до того. Не когда от каждого прикосновения кровь еще больше от башки вниз отливает. Он вообще мало о чем в состоянии думать сейчас таком, что бы не было связано с Чарли.
— Я и так… в рамки не попадаю. — Йен смотрит, облизывает нервно губы.
Он действительно не попадал: на Южной стороне пиздец — норма жизни, рамки приличных людей для "белого мусора" вроде него не существовали в принципе, сначала выжить бы просто. Он до кучи еще и геем был — тоже, блять, не в системе. С бойфрендом, у которого жена — шлюха, от которой у бойфренда еще и сын есть, зачатый при таких обстоятельствах, каких и врагу не пожелаешь; сам Йен — сын Моники, но не Фрэнка, а брата Фрэнка; сам Йен до кучи еще и трахался с отцом парня своей старшей сестры, который, по его словам, был даже не би, а все, что движется. Охуенная нормальность, дайте две.
Откровенно разводящий его на трах ебарь матери — это, правда, даже для него какое-то новое дно, но когда Чарли пусть не особо далеко, но отстраняется, судорожно сглатывающий и с трудом сдерживающийся, чтобы не потянуться за продолжением немедленно Йен понимает: все, пиздец. Он не может не, это слишком, у него не осталось просто никаких сил, Чарли до безумия красивый, особенно когда вместо психа под веществами внезапно кажется почти святым.
Это — то безумие, от которого Йен никогда не мог отказаться.
— Да блять… — выдыхает он и хватает Чарли за его блядскую хиппарскую жилетку, тянет на себя, тянется сам, чтобы накрыть его губы поцелуем и не отстраняться настолько долго, насколько позволит сбившееся к хуям дыхание.
Ему и на открытый всем ветрам холм плевать, и на то, что земля под спиной холодная и камешки местами впиваются противно, и даже на то, что Чарли, если по-хорошему, таки контролирует ситуацию. Он только об одном думает, когда перехватывает того за пояс и прижимает как можно ближе, и трется уже сам, постанывая чуть слышно от нетерпения, и соскальзывает руками до молнии собственной ширинки с отчаянной решимостью.
Если Чарли сейчас опять выкинет свой вчерашний прикол, Йен ему оторвет все нахуй. И ебало до кучи разобьет, чтоб неповадно было, блин.

Отредактировано Ian Gallagher (2015-07-04 03:46:13)

Йен на секунду думает, что лучше бы Чарли опять его продинамил. Потому что, сука, больно аж до выступивших на глазах слез. Он же непривычный, трахает обычно сам, а в последнее время так и вообще без секса практически был, если не считать бейсбольное поле.
Чарли не оттолкнуть: слишком Йен лежит неудобно. Как блядь распоследняя.
Может, такой все-таки и есть. Йен выгибается, загребая пальцами грязь вместе с травой.
Чарли трахает Монику, и Кэти, и Сэди, и Мэри, и теперь вот Йена. И их наверняка тоже без презерватива. Йен жмурится, когда не жмурится — смотрит на Чарли пиздец затуманенным всем сразу взглядом и кусает собственный кулак, чтобы не орать от каждого блядского толчка. На камушки под спиной и холодную жесткую землю уже как-то по сараю. Чарли как издевается, не держа нормальный ритм, у Йена никак не получается ни приноровиться, ни расслабиться, и это какой-то всепоглощающий пиздец, и он хочет только…
Чего он хочет? Этого ведь — он хотел сам.
Он вообще не понял, как, когда он в принципе ничего не хотел, но этого — хотел.
Хотел же?
Разрядка вместо приятной — мучительна. Кое-как продышавшийся Йен не смотрит на Чарли: ему сейчас вообще не хочется ни на кого и ни на что смотреть. Ему приходится извернуться, чтобы, не садясь, подтянуть назад джинсы с трусами. Двигаться пиздец неприятно, от каждого неосторожного движения Йен кривится и стискивает зубы. Обнаруживает мобильник где-то в траве рядом, видно, в процессе вывалился. Йен, неуклюже приподнявшись-таки, его подбирает — уже после того, как подрагивающими пальцами застегивает молнию. Проверяет, работает ли, как-то абсолютно механически: работает, высвечивает даже что-то про пропущенный как минимум один еще вызов. Йен не хочет смотреть, от кого. Быстро убирает телефон назад в карман, сглатывая хренов комок в горле.
На предложение косяка кивает, запаленный — практически выхватывает из пальцев Чарли, затягивается судорожно, чуть не давясь дымом.
— Тут… — Йен замолкает и сглатывает снова, пытаясь выровнять голос. — Душ тут хоть есть? Где-нибудь? Или блага цивилизации — тоже не по-нашему?
Кэти проводила ему экскурсию, только она ему больше показывала людей и вообще отвлекалась страшно. Душ же Йену сейчас нужен позарез, смыть с себя все это дерьмо — просто жизненно необходимо. Не то чтобы поможет, но он до кучи со вчерашнего дня весь в угле и до этого автостопом ходил по трассе. Может, хоть помоется — и немного оклемается. Нет — так хотя бы прикинет, насколько там все плохо.
Блядский ебаный Чарли.
Вернее, как раз не ебаный. Ебаный кое-кто другой тут.
Кое-кто, кто этого хотел сам.
Йену очень хочется убиться башкой о камень какой покрепче, но все вокруг, как назло, мелкие и не подходят.
Он возвращает Чарли косяк и закрывает глаза, кладет руку на них предплечьем так, чтобы уж точно ничего не видеть — ни неба, ни солнца, ни деревьев, ни тем более Чарли.
Поскорее бы торкнуло с косяка. Может, попустит. Может, не так противно будет.
И нет, это сейчас совсем не про растраханную задницу.

В душе Йен торчит долго, подставляет лицо прохладным струям. От воды действительно становится легче, от начавшего наконец вставлять косяка — и вовсе попускает. Думать он не хочет ни о чем. Проверяет только, насколько все страшно. Оказывается — не так чтобы очень, насколько он в состоянии оценить.
Уже хлеб.
Он все равно вздрагивает, когда выходит и видит Чарли, и отводит взгляд в сторону.

***

Комнату Чарли Йен почти не рассматривает. Укладываясь с ним бок о бок — отрубается наконец по-человечески, косяк все-таки вовремя был; просыпаясь — спешит поскорее свалить. Все снова саднит, и Йен думает, что первым делом пойдет у Моники узнавать, где бы достать еще травы. Думать он все еще не хочет, потому что как только начинает, ему хочется сделать что-нибудь плохое. С собой в первую очередь.
Он сам этого хотел, да?
Ему все равно больше некуда идти. Мик не звонит с самого утра. Он проверил. Даже снял телефон с тихого режима, раз так.
Застегивая джинсы, он против воли вспоминает. Чарли отталкивает его руки, дергает на себя его джинсы, грубоватую ладонь заводит под поясницу…
Йен шипит себе под нос: прищемил пальцы блядской молнией. Трясет рукой, скрючивается на краю кровати, зажимает пальцами переносицу — сильно. Когда его немного попускает — выдыхает и заставляет себя подняться. Из комнаты надо сваливать, причем как можно быстрее.
Телефон он перед выходом по привычке сует в карман.
Неподалеку от выхода его ловит Чарли. Йен сглатывает, сдерживая желание попятиться. Снова не смотрит.
Сменить обстановку он не против. Совсем.
Только вот менять ее он предпочел бы на такую, где не было бы Чарли.

***

Подпихнутый Йен падает на диван и закусывает себе губу изнутри, жмурясь: вот так резко — неприятно пиздец, Чарли не догоняет будто, что ему не очень. Или Чарли просто плевать.
Йен слегка отодвигается, передергивает нервно плечами. От прикосновений Чарли хочется сбежать подальше, только вот куда ему бежать? Некуда.
Йен тянется к ближайшему стакану с чем-то алкогольным и опрокидывает его в себя. Вкуса — не чувствует.
Он выдыхает сквозь стиснутые зубы от руки Чарли на своем бедре. Косится на указанных им мужчин, не уверенный, что разглядел их вообще, но какая в жопу разница. Косится на самого Чарли.
"Ты типа лучше? — хочет он сказать. — «Любишь» и Кэти, и Сэди, и Монику. Трахался и с матерью, и с сыном. Охуеть высокоморальный, я ебу вообще".
Слова застревают в горле, не идут, и Йен молчит, только от мужчин отворачивается. От Чарли — тоже.
Он вздрагивает всем телом. Рука Чарли на бедре, почти у самого паха, пиздец дезориентирует. Йен нихуя не хочет продолжения утреннего банкета, одного раза ему за глаза и за уши хватило, но эти поглаживания возбуждают, блин, все равно, и он понятия не имеет, что с этим делать. Надраться, вероятно, до беспамятства, других вариантов как-то нет. По проставляющемуся мужику он только взглядом и мажет, ему, в общем-то, все равно, кто их там угощает, он уже почти тянется к стакану сновп…
В кармане вдруг начинает вибрировать телефон.
Йен пользуется тем, что Чарли отвлекся на проставляющегося, выворачивается из-под его рук и сдвигается в сторону, даже почти не морщась от дискомфорта: не до того. Не до Чарли даже. Он смотрит в телефон.
Мик.
Йен колеблется. Сердце колотится как сумасшедшее. Он очень хочет ответить, до рези в глазах, до подрагивающих пальцев. Но страшно — тоже до одури. Он столько времени трубку не брал. Мик орать будет.
Да похуй.
Йен выдыхает и тянется тапнуть по зеленой кнопке.

Йен не успевает ничего: ни трубку взять, ни дернуться отобрать телефон у Чарли, ни даже возмутиться. Высвобождать мобильник из стакана уже бесполезно: Йен видит, как гаснет экран. Все, сдох, стопудово.
Он не успел ответить, Мик теперь не сможет с ним связаться, но это — полбеды. Там были фотографии. Там были СМСки. Там было… да полно всего, если подумать, было. Телефон — как частичка Мика, которая у него всегда с собой.
Была.
Йен сжимает кулаки.
— Ты совсем охуел?! — Он вскакивает. Ему плевать на то, что проставляющийся как-то резко замолчал, он все равно ничего не слышит, кроме шума крови в своей голове. — Если мне что-то, блять, и надоело, так это ты и коммуна эта твоя блядская! Идите все в жопу, блять!
Он хочет ударить. У Чарли безумие в глазах, за Чарли не застоится не только ударить в ответ, Йен не чувствует себя достаточно сильным, чтобы с ним драться, вообще никаким не чувствует.
Он убегает, сквозь шумную толпу, плохо разбирая, куда, сердце все еще колотится так, что Йен почти задыхается. Ему нужен чертов выход, он не хочет больше ни минуты там оставаться. Золотая клетка, ха? Да уж лучше она, чем Чарли. Чарли пытается отнять у него все, что ему дорого.
Грубоватая рука под поясницей, рваный ритм, забивающаяся под ногти грязь, отчетливый след от зубов на кулаке — странно еще, что не прокусил…
Йен вываливается в пустой переулок за клубом, цепляется за стену, рвет верхнюю пуговицу на рубашке, сгибается пополам, закрывает лицо свободной рукой. Он задыхается совсем — от всего сразу. От воспоминаний, от которых некуда деться, от подкатывающих к горлу рыданий, от тоски.
Без Мика — пиздец.
Как он мог подумать, что Моника в состоянии найти что-то нормальное? Что это ща дебилизм был вообще? Его жизнь что, вообще ничему не научила?
Телефон потонул в цветном коктейле, и его единственная связь с Миком — вместе с ним, а без Мика все нахуй бессмысленно.
Он должен вернуться домой. Мик, может, и не простит, но хотя бы будет рядом. Йену будет достаточно. Он сейчас пойдет ловить машину. Продышится вот только.
Он так устал.
Он слышит, как за спиной распахивается дверь, и заставляет себя повернуть голову на звук. Следом поворачивается уже всем корпусом, отпускает стену, пятится. Ноги держат хуево. Голова почти никак не соображает тоже.
— Не подходи, — шепчет Йен, выставляя подрагивающую руку вперед. И уже громче: — Иди нахуй, блять! Оставь меня в покое!
Переулок узкий и темный, и с тупиком, и Йен даже не понимает, в какую сторону пятится — к выходу из или наоборот.
Это неважно.
Он все равно чувствует себя загнанным в угол.

Йен вздрагивает от удара так, будто это не телефон влетел в стену, а он сам. Ему кажется, что вместе с разлетающимся на осколки мобильником вдребезги разбивается и его старая жизнь. Все, что его связывало, вся его память, Мик и Ев, Лип и Деббс, Фиона, Карл, Лиам — все там, и этого всего больше нет, и у него больше ничего и никого нет.
Он один.
Никто ему не поможет.
— Монике плевать. На меня, на тебя. На все. Кроме наркоты, — отвечает Йен, не переставая пятиться. Он все еще задыхается, он не может развернуться и убежать, Чарли загнал его в угол, Чарли неумолимо подходит все ближе и ближе, и внутри Йена крепнет желание орать как-то совершенно по-животному, как зверю, попавшему в капкан без шанса спастись и выбраться.
Он пытается оттолкнуть руку Чарли — бесполезно, Чарли сжимает запястье как в тисках, а в следующий момент Йен влетает спиной и затылком в стену и беззвучно вскрикивает. Больно аж до искр из глаз. Ноги подкашиваются, Йен еле умудряется на них удержаться, кажется, чуть ли не из чистого упрямства. Сползти тут, перед Чарли, на землю — это проиграть окончательно, позволить Чарли отобрать все, что у Йена было, окончательно, и он просто не может, не хочет этого позволять, пока он может повлиять хоть на что-то.
Йен упирается свободной ладонью в живот Чарли.
— Не надо, — говорит Йен и на несколько мгновений запрокидывает голову, болезненно выдыхая, жмурясь. По щекам, кажется, что-то течет. Чарли выгибает его запястье так, будто хочет переломать нахуй. Йен хочет, чтобы он отпустил.
Йен брыкается из последних сил в попытке высвободиться, но сил в нем откровенно немного. Он такой же серый, как и весь мир. Весь — кроме Чарли.
Чарли — черный.
Рука под поясницей, грязь под ногтями, следы от зубов на кулаке…
— Не надо, — повторяет Йен, впервые с самого утра, кажется, посмотрев Чарли в глаза. Во взгляде Чарли — уже не просто безумие, там что-то, что пугает до дрожи, еще сильнее, чем прежде. Йен и сам слышит, как дрожит его голос.
Не надо — ничего. Не надо — ломать ему руку. Не надо — его прощать, пусть Чарли не прощает, пусть лучше сразу прибьет нахуй, чем выкручивать его наизнанку. Не надо — пытаться оставить его не одного, он как-нибудь справится, не впервой. Не надо — чтобы снова было как утром.
Он этого — так — не хотел.
Он ничего из этого не хотел.

Йен полувсхлипывает и стискивает зубы, сильно, чтобы больше ни звука такого не издать: это пиздец жалко. Только судорожно вздрагивает — от шепота Чарли, от поглаживания по волосам, от каждого вообще прикосновения. Зажмуривается в попытке остановить катящиеся по лицу слезы.
В том, что Чарли не наплевать, Йен почему-то не сомневается. Правда, не наплевать в том смысле, который вкладывает в эти слова сам Чарли.
Йен не просто вздрагивает — дрожит, руки дрожат, окружающий мир подрагивает. Не дрожит в этом мире только Чарли. Чарли заставляет дрожать все вокруг.
Йен с трудом заставляет себя открыть глаза и посмотреть в глаза Чарли. Чарли — не просто безумен, Чарли — ебаный псих, которого надо запереть в комнате с мягкими стенами. Только Моника могла на такое купиться. Моника — и, ну да, он сам.
Он слабо кивает: голос ему сейчас совсем не подчиняется, даже пытаться говорить — бессмысленно, он понимает. Но да, правда, больше он так делать не будет. Так он не сможет убежать от Чарли — он не идиот, он это понимает. Идиот, что не понял раньше.
Йен не уверен, что сможет убежать в принципе. Не уверен, что в побеге есть хоть кроха смысла. Не уверен даже в том, что его опять не подводит его блядская неправильная башка.
Йен выдыхает. Он заставляет себя дышать ровнее, не хватать судорожно воздух ртом, продолжает давить все пытающуюся выплеснуться из него истерику. Без вжимающего его в стену Чарли это становится проще. Йен делает паузы между вдохами и выдохами, пытается в принципе дышать медленно и животом. Мало-помалу его перестает колотить. Он потирает здоровой рукой пострадавшее запястье, ссутулив заметно плечи, сглатывает, косится на Чарли.
Чарли, протянувший к нему руку, кажется почти великодушным. Почти таким же чокнутым, но безобидным, как буквально вчера.
Почти.
Йен неловко вытирает предплечьем лицо, прежде чем пойти с Чарли назад в клуб. Пока плетется почти бок о бок — смотрит больше себе под ноги. Оглядывается только раз — на безнадежно разбитый телефон. Ненадолго, буквально на пару секунд перед тем, как переулок скрывается из виду, чтобы Чарли не заметил.
Ранчо — дом Чарли. Не его.
У него самого больше нет никакого дома.

Йену плевать на кроликов.
Йен и на улице-то только потому, что его вытащила Моника. Будь его воля, он бы торчал весь день в постели, лежал бы и таращился себе в потолок. Моника его понимает, но все равно пытается расшевелить, прям как он сам ее когда-то, в прошлой уже жизни.
— Йен, Йен, ну давай. Пойдем. Чарли же расстроится, — говорила она, гладя его по волосам.
Это живо заставило его подняться.
Моника видит кроликов и будто с ума сходит. Разумеется, ей после этого уже не до него. Йен остается в стороне, падает на продавленный диван и сидит там, не обращая внимания на всеобщий энтузиазм. И думает, не вернуться ли в домик.
Он вздрагивает, когда слышит голос Чарли, поднимает глаза. У Чарли кролик. Кролик почти что рыжий, на солнце рыжим отливает так точно. У Чарли в руках он выглядит потерянным и беззащитным.
Йен знает, как это бывает.
Йен чуть хмурится, но забирает кролика, осторожно поднимает перед собой на вытянутых руках, как ребенка, вертит и рассматривает без какого-либо интереса. Потом — усаживает к себе на колени.
Он знает, как хочет кролика назвать, хоть что-то сделать с кроющей его тоской. Но смотрит на Чарли — и понимает, что нельзя. Да и не подойдет. Кролик же не черный.
Немного цвета виски, правда.
Йен старается об этом не думать.
— Браун? Отумн? Флаффи? — предлагает он, почесывая кролика между ушей. Не глядя: смотрит он вроде как на Чарли. На самом деле — немного мимо Чарли. — Хрен знает, правда. Пускай будет Флаффи.
Кролик пушистый и теплый, умильно дергает ушами. Йен смотрит на него сверху вниз, гладит. Кролик сидит, даже не пытается упрыгать никуда. Совсем ручная тварь. Имя, настойчиво бьющееся у Йена в голове, ему пиздец не подходит.
Йен все равно не может перестать называть его так про себя.
— Я не умею за животными ухаживать, — говорит он и протягивает кролика назад Чарли. Назвать — назвал, чего еще надо? В прошлой жизни Йен с детьми возиться помогал, не с животными. В детстве, как все малолетние идиоты, мечтал о собаке. "Флаффи" ему не уперся вот вообще никуда.
Да и называть кролика, пусть и про себя, мышиным именем — это ебаный стыд и не смешно.
Не называть только вот — не получается.

Йен пожимает плечами. Фантазии у него действительно нет. Называть кролика мышиным именем вслух он не будет. Вслух он на всякий случай имя Мика не говорит. Вообще. Даже при Кэти, даже при Монике. Тем более — при Чарли.
На диване он по возможности незаметно отодвигается больше в сторону. Хорошо, сделать это несложно: он и так сидел практически на самом краю. Кэти с Флаффи на руках оказывается совсем рядом. Йен коротко на нее смотрит, прежде чем снова перевести взгляд на Чарли.
Чарли проповедует про сходство людей и кроликов, то, к чему он, кажется, клонит, Йену смутно не нравится, но слушает он откровенно вполуха, параллельно разминая внезапно затекшее плечо. Проповеди Чарли слушать целиком — себе дороже, это он уже тоже уяснил.
Чарли — ебаный псих. Йен — не настолько псих, чтобы со всеми потрохами покупаться на его обаяние. И до кучи не Моника, которая стоит и внимает с жадно приоткрытым ртом. Йен от нее отворачивается аккурат для того, чтобы увидеть, как Кэти отдает Чарли "Флаффи".
Он сам чуть не вскрикивает, когда Чарли сворачивает кролику шею, тяжело сглатывает. Почти бездумно протягивает руку, чтобы аккуратно потянуть Кэти за локоть к себе на колени. Кэти не сопротивляется, садится, утыкается носом ему в плечо; она вздрагивает, и Йен неловко гладит ее по волосам, а сам не может глаз отвести от безжизненной тушки "Флаффи", которую Чарли — с явным знанием дела — свежует. Йен в теории тоже знает, как это делать, их учили в корпусе, но теория — одно, а видеть, как рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки потрошат кролика цвета виски...
Он никогда не назовет здесь имя Мика вслух.

***

Спросонья Йен соображает медленно, еще медленнее, чем обычно. Больше всего ему хочется не соображать, кто и чего от него хотел, а зарыться назад под одеяло и не вылезать. Никогда. Сил нет буквально никаких, и он бы, наверное, так и сделал, не требуй от него чего-то Чарли.
Он заставляет себя вылезти из-под одеяла и сесть на краю кровати, смотрит в окно. За окном темно. Отрубило его в районе обеда, когда угар от очередной таблетки экстази сошел на нет... Значит, вечер. Поздний, если не вообще следующего дня. Он закрывает лицо ладонями, чуть надавливает на глаза, проводит руками по лицу вверх и в волосы в попытке их привести в приличный вид, а на деле растрепывая еще сильнее. Упирается одной из рук в постель, смотрит на Чарли снова — не слишком разумно.
Чарли сказал ему что-то, когда разбудил. Йен смутно осознает: надо собираться. Чарли хочет, чтобы Йен с ним куда-то поехал.
Йен ничего не хочет.
Он не уверен, что откровенно об этом сказать — хорошая идея.
— Я точно тебе там нужен? Мог бы остаться. За девочками бы присмотрел, все такое, — хрипло говорит он, потирает второй рукой переносицу. — У Моники вон опять...
У Моники опять приступ мании; Моника носится как в жопу раненная и наводит красоту, придумывает какие-то безумные способы достать новые покрывала и мебель, готовит на всех, организует девочек на то, чтобы продумывать отмечание Дня благодарения на ранчо. Уже. Ей плевать, что до Дня благодарения еще полно времени, ей свербит сейчас. Йен знает, как это бывает. Знает и то, что даже пытаться за ней успеть — бесполезно. Проще сразу свернуться клубком под одеялом и тихо умереть.
Он смотрит на Чарли почти жалобно. Ему не нужна никакая поездка в город, ему нужно, чтобы его не трогали. Несколько часов, еще лучше — несколько дней, еще лучше — никогда вообще.
— Мне там нечего делать, — добавляет он тише. — Там же не мой дом больше.
Он даже не врет: его дом не там. И не здесь, но вот это Чарли знать совсем не обязательно. Чарли услышит то, что слышать хочет.
Так, по крайней мере, Йен надеется.