Едкий такой, до костей самых пронизывающий ветер налетает сильными резкими порывами, стремительно несясь вперед, нещадно бьет в лицо, обжигает бледные щеки неистовыми, грубыми и холодными своими поцелуями, свистит оглушительно за спиной и в ушах, в унисон слишком частому пульсу, — привычно.
Раздается где-то позади полицейская сирена, беспокойным эхом разливающаяся по соседним улицам, сокрушительно, почти вдребезги, разбивая бывалое человеческое спокойствие их обыденной повседневности, отчего скатывается невольно под ребрами мерзкий тревожный клубок, — привычно.
Врывается в легкие очередной глоток стылого воздуха, разжигая там пламя неукротимое, а горло вдруг начинают сдавливать невидимые чьи-то руки в тугом кольце, — привычно.
Ноги ноют и дрожат, уже не так твердо держат на земле, предательски подкашиваясь от невыносимо долгого, тяжело дающегося в последние эти мгновения бега, — привычно.

...А сердце все ухает в груди глухо, болезненно сжимается и громко-громко, с отчаянием попавшей в западню пташки бьется, удар за ударом пропуская, когда вязкой незримой тенью подкрадывается ближе страх, опускает наконец костлявую ладонь на едва подрагивающее плечо, сжимает крепко, пальцами впиваясь в кожу, и опаляет леденящим своим дыханием затылок, да так, что по хрупкому телу волной ледяной прокатывается дрожь, — и это, кстати, тоже привычно. Привычно настолько, что ни одного дня без этого уже не представить.
К сожалению.

Дорога серой широкой лентой вьется под подошвами ее ботинок. И кажется как-то слишком навязчиво, что конца ей и вовсе нет. Возможно, никогда даже и не будет. Но она старается не думать об этом, сразу прогоняя лишние мысли прочь, иначе необходимый весь запал быстрее положенного испарится. Глубоко лишь вздыхает и просто продолжает бежать, бежать, себя и сил своих не жалея, у самого края бордюра, у тянувшихся ровной шеренгой домов и однотипных зданий, упрямо пробиваясь через толпу обыкновенных прохожих-зевак. Перед широко распахнутыми глазами торопливо мелькают проносящиеся мимо машины, лица чьи-то и фигуры, расплываются в неразборчивые пятна, теряя узнаваемые свои черты, быстро чересчур кружатся в красочном калейдоскопе, и начинает неожиданно раскалываться от резкой боли голова, звеня. Ноги не несут почти, отказываются слушать, а тело изнывает от чудовищной усталости. Остановиться невероятно хочется, упасть. Прям вот так вот, на асфальт этот, холодный и грязный, а потом ввериться банально случаю, не задумываясь о дальнейших последствиях, — а там уж будь как будет и как должно быть. Только нельзя вот. Не позволяет совесть, не позволяет долг. На кону стоит не одна ее жизнь, под ударом находится не одна ее судьба — целого человечества! — чтобы распоряжаться по-хозяйски так, поддаваясь столь легко собственным желаниям и пренебрегая данной ответственностью. Так или иначе, цели свои не предаст, никогда и не за что, не теперь уже, а потому единственный доступный выход — и дальше так бежать. Задыхаясь, покачиваясь из стороны в сторону, не чувствуя-то толком твердой почвы под собой, пока не попадется случайно поворот, пока не свернет она и не вожмется спиной в студеные пыльные камни, не подожмет плотно губы, сдерживая хрип, не увидит поднявшийся клуб пыли у края здания и не убедится, что преследователи миновали, осторожно из угла выглядывая, и лишь тогда позволит себе сползти вниз, скользя следом вспотевшей ладонью по стене, и вслух облегченно вздохнуть.
Наконец-то.

По факту, жизнь Кэт — сплошная погоня. Нескончаемая. Она бежала всегда. Неважно, по какой причине и от чего, — кошмаров ли, прошлого своего, демонов, федералов, — ведь смысл оставался тем же, а погоня — все той же погоней. Она росла и жила в погоне, постепенно закалялась ею, без устали ожидала, принимала по истечению нескольких лет как само разумеющееся, как неотъемлемую уже часть себя. Просто потому, что другого выбора не было. До определенного момента, но, впрочем, и после ничего кардинально не изменилось — до сих пор ведь бежит. Правда вот, теперь не принужденно. Выбор был дан — и она распорядилась им так, как посчитала правильным и необходимым.
Все на этом свете имеет цену. Ничто не получить за просто так, за, по сути, пустое, бесполезное и ничего не значащее «спасибо». Девушка знала это, понимала. И отплачивала сейчас свою. А платить нужно было за многое. Хотя бы за правду, например, какой бы горькой она ни была для большинства. Люди продолжали жить так, как и жили раньше, даже не подозревая об очевидном. Видели исключительно то, что хотели видеть, а усердная промывка мозгов лишь сильнее путала их в коварной этой паутине иллюзий и лжи. Слепые, слабые и беззащитные. Как дети, серьезно. Не столь многим отличаются от нее самой, но она, по крайней мере, знает, что есть на самом деле, а что — нет. С другой же стороны... Спокойнее так, в наивном этом неведении и сладких заблуждениях. Ни один разумный и адекватный, здравомыслящий человек не променял бы мир, пускай и лишенный настоящей, не мнимой, свободы, на постоянную тревогу и хаос. Никто бы не предпочел одному другое. Возможно, и Кэт бы не стала, однако тогда терять ей нечего было.
И она обрела кров, друзей, сравнимых с семьей, которой когда-то давно лишилась, цель и смысл существования... Жизнь.
И теперь она живет ради того, кто спас ее. Кто вызволил из того мучительного плена, кто помог забыть о кошмарах. Всецело и полностью.
Навсегда.

Путь еще не окончен, и медиум поднимается на ноги снова, заканчивая свой отдых. Решает проходить улицу дальше через темные закоулки и подворотни — не стоит забывать, что в чужих глазах она не борец, сражающийся за свободу человечества от демонского порабощения, а всего-навсего преступница в бегах, зачинщица массовых беспорядков и недавних терактов. Проблем и без того достаточно. Все, хватит.
Кэт натягивает на голову капюшон, да понадежнее, ступает неспешно к углу здания и, замирая, предусмотрительно оглядывается. Кажется, никого. И это хорошо. Она шумно выдыхает и идет дальше, тихо, практически бесшумно перелезает через завалившие путь доски и, попутно отряхиваясь, уже делает шаг вперед, как взгляд ее неожиданно останавливается на чьем-то нечетком бесцветном силуэте.
Слишком темно. Не получается разглядеть.

— Кто здесь? — голос звучит негромко, зато достаточно твердо и отчетливо, чтобы неизвестный услышал вопрос. — Данте?..

Отредактировано Kat (2015-04-28 07:35:41)