Pater noster,
qui es in caelis,
sanctificetur nomen tuum.
Его нынешняя обитель очень походила на предыдущую келью, с той лишь разницей, что келья была теснее и в ней был столик для библии. В камере же не было ничего, кроме узкой койки и ведра известного назначения, но комфорт меньше всего сейчас интересовал мужчину. Главное, что на стене напротив койки висело распятие. Это был главный атрибут всех комнат города. Можно было представить спальню без кровати, гостиную без стула и ванну без умывальника, но комнату без распятия - никогда. Пастырю больше ничего не нужно было и его тюремщики об этом знали. Всю ночь он провел на коленях перед распятием. Всю ночь его губы шептали молитвы. Всю ночь он просил прощения, но не у тех, кто заточил его сюда, а у бога за то, что не шел до конца, что не настоял на своем, что позволил стольким людям погибнуть. Его вина была велика, как и его скорбь, преумноженная после осознания того, что он натворил. Пастырь готов был понести наказание, каким бы жестоким оно ни было, потому что сам он накажет себя куда строже.
Adveniat regnum tuum.
Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra.
Panem nostrum quotidianum da nobis hodie.
Серые холодные стены камеры в нескольких местах были испещрены длинными царапинами от ногтей. Кому-то очень хотелось выбраться отсюда, но Пастырь знал, что выход есть только один - через тяжелую железную дверь, открывающуюся с громким скрипом, способным и мертвого поднять. Петли специально не смазывались целую вечность, чтобы никто не смог открыть их незамеченно. Отсюда никто не выходил без ведома охраны. Он и не собирался.
Он пошел против своих братьев, против верхушки духовенства, против тех, кто взрастил его и дал почувствовать вкус веры на губах. Но самым страшным было не это. Самым страшным оставалось то, что Пастырь считал, что поступил правильно. Он должен был остановить... это существо, кем бы оно ни было, даже такой ценой. Если бы ему предоставили выбор, то его решение не изменилось бы. Это просто еще одно испытание, которое надо пройти с честью.
Ноги затекли настолько, что ему потребуется некоторое время, чтобы встать и сделать несколько шагов, но их учили преодолевать боль и неудобства, их натаскивали брать след, словно гончих псов, им вкладывали в руки смертоносное оружие, призывая убивать умерших. И теперь он понесет наказание за то, что выполнял свой долг перед богов. Делал то, к чему его готовили долгие годы.
Et dimitte nobis debita nostra,
sicut et nos dimittimus debitoribus nostris.
Et ne nos inducas in tentationem,
sed libera nos a malo.
Больше всего его сейчас волновало не то, как поступят с ним, а что ждет город дальше. Что будет со всеми людьми, которые живут в счастливом неведении и не знают, что за высокими стенами обитает настоящее первородное зло. Как долго церковь сможет скрывать тот факт, что вампиры теперь - это не просто твари, живущие голодом, а нечто большее? Когда им скажут, что кто-то научился контролировать вампиров? И скажут ли до того момента, как станет слишком поздно? Пастырь не знал, доживет ли он до этого момента, он просто вверил свою жизнь богу, как делал это всегда, отправляясь на задание. Пусть будет так, как предначертана, потому что выбор уже сделан, решение не переменить. Осталась только надежда, что найдутся в городе люди достаточно здравомыслящие, чтобы предотвратить очередную резню.
- Amen.
Мужчина открывает глаза и долго смотрит на распятие, его губы больше не шевелятся, а пальцы не подрагивают в такт произнесенным словам. Он уже все сказал.
Они считают, что война окончена, но это далеко не так. Он знал, что война только начинается.
[AVA]http://savepic.org/7168049.gif[/AVA]

Отредактировано Gary Unwin (2015-04-20 21:49:26)

Происходящему можно было бы найти какое-то оправдание. Желание избежать паники, защитить жителей города от мнимой угрозы, которая может быть столь призрачной, что пройдут год, прежде чем она оформится во что-то действительно требующее контроля. Можно изворачиваться и лгать окружающим, но самому себе не соврешь. Пастырь знал, что для него никакого оправдания не будет. Если Церковь и дальше будет замалчивать тот факт, что вампиры спокойно курсируют между резервациями и горами, то в один далеко не прекрасный момент это погубит всех. Он попытался восстать против системы, но проиграл и теперь вина гложет его изнутри, разъедая и бередя раны. Он балансирует на тонкой грани между окончательным и бесповоротным предательством и покорным смирением.
Клятва священная для пастырей, но кому они приносят ее? Разве не самому себе? Не Богу? Если это так, то тогда почему ему суждено или взойти на плаху или сгнить в этой камере, терзаясь от чувства вины?
Вопросы порождают сомнения. А сомнения влекут за собой определенные последствия. Пастырь сомневался, что их брата погубили сомнения. Что бы там ни говорили церковники, виной всему были вампиры, возрождение которых так старательно замалчивается.
В коридоре послышались шаги. В первое мгновение загнанным зверем мелькнула мысль о том, что за ним уже пришли. Слишком мало. Он не успел... Не успел что? Обдумать все? Помолиться? Достаточно прочувствовать свою вину? Никогда не будет достаточно времени для этого. Возможно, для него станет лучшим вариантом быстрый конец, иначе он сожрет себя заживо, снимая слой за слоем, по живому. Этому их тоже учили, вдалбливали по капле благословенные знания, уловки, приемы. Они должны были слепо верить и подчиняться, потому что такое опасное оружие, как пастыри, могло не просто поранить своего обладателя, но и убить. Поэтому нужна была вера, связывающая их по рука и ногам крепче, чем любые путы. Только эти путы нуждались в обновлении и, когда у пастыря начинали возникать в голове вопросы, это могло привести к катастрофе. Сейчас Пастырь понимал, что даже к этому они были готовы. Он послужит замечательным назиданием остальным, позволив держать в узде тех, кто осмелился идти не против Бога, но против Церкви, как он сам.
Однако это была не охрана и не судьи, которые пришли за ним. Тот, кто чувствует себя в темнице хозяином, не двигается крадучись, он шагает широко и размашисто, стремясь показать свое превосходство, вселить трепет в узников. Он не ступает осторожно и мягко, стараясь лишний не потревожить никого в камерах. И уж тем более он не открывает дверь, предварительно не удостоверившись, что пленник не попытается атаковать.
Ей не нужно было откидывать капюшон и даже говорить что-то, он узнал бы свою сестру только по коротким скупым движениям, которые отличали каждого воина Церкви. Он узнал бы ту, с кем столько сражался бок о бок, которую был готов защищать до последней капли крови, но от этого слова, которыми он встретил Монахиню, не изменились бы:
- Очень опасно приходить сюда, если им станет это известно, то тебя будет ждать камера по соседству, - мужчина медленно поднимается, буквально ощущая, как кровь устремляется вниз к затекшим конечностям. - Зачем ты рискуешь собой?
Он знает, что ее привели не жалость или чувство вины, тут что-то другое. Пастырь предпочел бы, чтобы она пришла просто попрощаться, потому что тогда это означало бы, что она оставила мысли о продолжении войны в одиночку. Войны, которая закончится для нее поражением, потому что даже с богом в сердце не выстоять против нового зла, обрушившегося на них.
[AVA]http://savepic.org/7168049.gif[/AVA]