Не встреться ему на пути Пандора с её тайнами (а это, как оказалось, не только Хранилище), странствовал бы себе Зер0 и дальше, скрывая ото всех вокруг, даже от себя самого, не только то, что под маской, но также и то, что внутри того, что было под маской. А внутри было интересно. Впрочем, с этими вторжениями становилось ещё интереснее. Без Ангел и этого нового интервента, что только что так беспардонно вломился в ранее упорядоченную систему, эта самая система так бы и зачахла в частичном бездействии, а в сознании ассасина укрепилась и закостенела бы его последняя ложная личность. Но нет, ей просто-напросто не позволяли закостенеть, вороша архивы, перестраивая блоки кодов… И если Ангел делала это аккуратно и бережно, то Джек фактически собственными руками активировал защитные механизмы.
Распахнутая дверь исчезла, словно её и вовсе никогда не было, стоило только вторженцу оказаться хоть на миллиметр за порогом, а вместе с дверью сгинул и путь отступления – назад во всепоглощающую черноту.
Треугольные призмы зеркал, огромные настолько, что терялись в вышине неизвестного неба, если оно вообще здесь существовало, окружили Джека издевательски неправильной фигурой. Это был не круг. Не прямоугольник. Даже не гекса- и прочие -гоны. Если бы была возможность взглянуть на всё это безобразие сверху, то единственное сравнение, которое бы пришло на ум, - это огромная клякса, которую при этом ещё хорошенько и размазали. Огромная объёмная клякса из зеркальных столбов. И сотни, тысячи ярких отражений голубой фигуры, застывшей перед ними, а вместе с этими отражениями - бесчисленное множество глаз следило за мужчиной. Его собственные глаза.
Ни единого звука не раздавалось вокруг, как будто эти стоящие вплотную друг к другу столбы-призмы не пропускали ни шороха, ни единого дуновения ветерка. Но эта тишина, равно как и эта холодная строгость высившихся зеркал, исчезла, как только раздался голос Джека. Грохот пришедших в движение колонн заглушил его слова, а голубые отсветы в отражениях начали видоизменяться с каждым новым поворотом, и теперь то там, то здесь со всех сторон невольный зритель мог наблюдать самого себя в самых разнообразных цветах, одеждах, позах и с самыми разнообразными выражениями лица. Одни смеялись – и смех их отскакивал от всех зеркал и уносился вверх, другие насвистывали весёлые мелодии – и свист их вплетался в смех, третьи – стенали от горя и ревели в гневе, и всё это постоянно сменялось новыми и новыми образами, эмоциями, всё это смешивалось в один сплошной поток громких звуков, взвивающихся вверх.
Впрочем, несмотря на весь этот шум, гам и, казалось бы, бесконечное движение гигантских колонн, был в таких резких изменениях обстановки и проблеск надежды. Надежды составить представление о месте, в котором находишься.
В те короткие мгновения, когда рёбра треугольных призм при очередном повороте оказывались не сомкнутыми, меж образовывавшимися проёмами можно было видеть совершенно иной фон. Прямо напротив мельтешили зелёные кроны летней лесной опушки. Ряд «проёмов» сбоку открывали вид на бушующий океан, чьи волны разбивались о каменистый берег. В проёмах позади виднелась слабо освещённая комната, видимая часть которой демонстрировала низенький столик с дымящимся глиняным чайничком. А с другой стороны и вовсе было что-то непонятное, отливающее изумрудным и фиолетовым цветом.
- Кто ты? Назовись, – раздался прямо за спиной Красавчика Джека голос, низкий и совершенно не вписывающийся в полифонический ад, творящийся вокруг. Голос не пытался перекричать оркестр тысяч отражений и стремительно вращающихся колонн. Напротив, слова были произнесены без усилий, спокойно, как будто говорящий склонился к самому уху. – Друг? – проекция Зер0 в его неизменной экипировке стояла в нескольких шагах от обернувшегося мужчины. – Или враг? – он вытянул вперёд руку, указывая остриём катаны в область сердца своей цели.