Лотар никогда не считал свою жизнь не-удавшейся. Ну да, поганая. Но с кем не бывает?
Лотар мог бы быть хорошим музыкантом: у него были способности, у него был голос. У него была — страсть к музыке. Он три зарплаты откладывал на то, чтобы купить себе гитару, не какую-то там дешёвку, а настоящую, будто бы и правда готов пойти далеко, заняться музыкой серьёзно.
Лотар никогда не жаловался, но. Всё осточертело настолько, что — тошно.
Что дни стало сводиться к одному: захудалый бар, унылая публика; квартира, откровенно запущенная, бутылка пива, ещё одна и ещё, пачка сигарет выкуренная за вечер.
Всего стало слишком много. Всё рушилось-рассыпалось под его руками, почва под ногами давно шаткая — вот-вот обвалится, позволяя ему рухнуть на самое дно, но не давая избавления.
И он говорит: Всё заебись, чувак, — но вечером ему уже некуда возвращаться. У него только гитара на плече — единственное, что осталось, что было его собственным.
Становится просто плевать. На всё плевать. Ему не хочется никуда идти. Ему совершенному не хочется ничего делать. Ему даже пить не хочется. А последние гроши он тратит на сигареты. И почему бы и не сдохнуть точно дворовая собака — это окончание кажется до неправильного почти-правильным. А в общем-то ему просто плевать. Он снуётся по улицам. Иногда достаёт гитару, перебирает струны в незамысловатой мелодии, но больше не поёт. А в скором времени — и не играет. Он просто не может заставить себя. Он просто не видит в этом никакого смысла. И дальше куда-то идти — тоже не видит смысла. И может быть, если просто сесть, если ничего не делать, ни о чём не думать, не считать шаги — всё на самом деле закончится. А в общем, на это тоже — плевать.
Время встаёт, стирается, перестаёт иметь какое-либо значение, какой-либо вес. Утро сменяется ночью, равнодушные люди проходят мимо, совершенно не обращая на него никакого внимания: это настолько обыденно, настолько привычно, что лишь у некоторых вызывает раздражение и отвращение, заставляет их ускорить шаг. Один за другим. Десятки-сотни на день. Собака, тихо скулящая, тычется носом в ладонь, лижет пальцы, заглядывает в глаза не-видящие внимательным взглядом и поджимает уши.
Дождь заставляет нахмурится, беззвучно выдохнуть, откинуть голову назад, к небу потяжелевшему и не-приветливому.
Дождь вызывает мысль отстранённую: главное, чтобы не намокла гитара; было бы обидно.
Единственная ценность, единственное значимое, но потерявшее свою силу.
Дождь разрастается, становится сильнее и безжалостнее, но не может заставить подняться, не может заставить даже пошевелить рукой. К чёрту всё.
Лотар думает, что так можно и пневмонию отхватить. Или ещё какую дрянь. Он совершенно в этом не разбирался. Но в этот раз погода более благосклонная. На смену ливню — моросящий дождь и ветер холодный-ледяной: он забирается под одежду, обнимает не-ласково, вбирается в самое нутро, выворачивая, заставляя вздрагивать непроизвольно.
Лотар думает, что на свою беду у него всегда было слишком-крепкое здоровье. А потом слышит голос, что всё-таки вытаскивает его из собственных мыслей, возвращая в реальность, заставляя снова видеть-слышать; чувствовать. Заставляя сжать пальцы на чехле гитары крепче и свести брови вместе. И он бы проигнорировал, послал бы нахуй, но.
Вопрос застаёт врасплох, заставляет поднять взгляд, посмотреть в лицо говорящего.
— Ты больной что ли? — не-дружелюбно, с откровенным скепсисом. Пацан ещё, не совсем мальчишка, но в сравнении с самим Лотаром всё равно шкет тот ещё. Какой адекватный человек станет приводить к себе в дом бомжа? А именно так Андуин и выглядел. А впрочем — им он сейчас и был. И плевать было на это. И что с того-то?
Но.
После долгого молчания, мыслей тяжёлых — проще игнорировать всё, ни о чём не думать; рано или поздно это становится естественно, просто, почти-правильно.
После взгляда внимательного и пристального. Глухо усмехается и поднимается, пошатнувшись. Скалится.
Как раз подыскивал. Веди.
Горячий чай обжигает гортань. Руки дрожат против воли, промёрзшие, не слушаются. И он легко соглашается со всеми условиями, не особенно-то вдумываясь в то, что тот говорит. Не особенно думая о том, что происходит.
Но потом остаётся один. Тишина впервые кажется тяжёлой и неподъёмной. Она давит на плечи, она звоном в ушах.
И тогда приходит осознание. И тогда скалится и рычит — на самого себя. И что теперь делать?
И что теперь?
Это тоже что затянуть на собственной шее поводок, это — не оставить себе выбора. Это снова-снова-снова ...
На кой чёрт-то?
И он тяжело выдыхает, отстранённо думая, что теперь придётся что-то делать. Искать работу и как-то жить. Это снова — взять гитару в руки, коснуться струн. Подработку найти не сложно, заставить себя снова играть, петь — очень, до тошного.
Прошло полторы недели с того момента. У Лотара было назначено четыре собеседования, три из которых он проебал — просто не пришёл, не дошёл, вернулся назад. Последнее было назначено на утро следующего дня. Осталось только убедить себя, что это — надо. Нет, Андуин прекрасно понимал, что да, следовало бы сходить; он не сомневался, что смог бы и прошёл, но.
Не проще ли было бы просто наплевать на всё и уйти?
Нет. Теперь уже нет. И это бесило больше всего. Ни шагу назад, ни шагу вперёд; где-то на грани, на краю, с трудом заставляя себя сделать ещё одно движение. Стоило просто спиться или подсесть на героин — отличное окончание жизни.
Он забывается, кофе кипит, вытекает через края, огонь вспыхивает и гаснет, запах гари и кофе встряхивает.
Лотар матерится, ерошит волосы и думает, что пятном больше, пятном меньше — какая к чёрту разница.
Лотар думает, что этот пацан больной. А если бы Андуин был каким-нибудь беглым преступником? Серьёзно, кто в здравом уме будет подобное делать? Что с ним вообще не так? Раздражало.
Раздражало, потому что он снова начинал чувствовать себя — живым.