Свидетели былого величия его Народа, о котором современные эльфы сложили столько сказок, что никому и не счесть, были безмолвны для большинства. Уметь слушать духов, их рассказы о настоящей истории, о суровой правде и крови, которая была на руках каждого из лжебогов могли единицы. Мир умирал, агонизировал уже которое столетие, лишая сам себя той искры, которая могла давать ему хотя бы надежду на следующих вдох и выдох. Магия, которая ранее сочилась сквозь пальцы, была вокруг и в каждом предмете, почти ушла, оставляя мятежника биться рыбой на суше, дышать тяжёлым воздухом и говорить на языке, что резал слух. Даже эльфийскую речь столетия сумели исковеркать так, что он еле узнавал её, отказывался признавать своей, с трудом закрывал глаза на такое невежество, со снисхождением взрослого к годовалому ребёнку растолковывал что-то тем, кто просил у него знаний, а затем бежал, отказываясь от этой правды, потому что она была слишком горькой.
Мир стал ему чужим. И он сам виновен в этом. Ужасный Волк, Обманщик, заточивший богов там, где они не могут слышать молитв своих потерянных детей. С каждым днём он всё больше убеждался в том, что этот мир стоит разрушить до основания из-за его ошибки, которая привела к столь ужасным последствиям. Но сейчас он был слишком слаб для этого, и его единственное оружие в руках того, кто никогда не смог бы владеть такой силой, пользоваться ей на своё усмотрение, если бы он не позволил, если бы он ни был рядом в первые часы, поборов желание перерезать горло и не коверкать этот мир ещё больше. Он проявил слабость ещё большую, и теперь расплачивался за неё необходимостью пользоваться иными путями, снова обманывая и кружа рядом с добычей, которая ничего не подозревала.
— Если судить по описанию артефакта, что передала мне Лелиана, пока что я могу только строить догадки, что на самом деле он умеет, но он кажется мне знакомым, — обернувшись к сопровождавшей его эльфийке, нарушил тишину Солас. Здесь во Внутренних землях, которые война между магами и храмовниками затронула больше, чем остальную часть Ферелдена, сейчас было гораздо спокойнее, чем ещё в начале года. Стоило ли благодарить за это спокойствие власть Инквизиции, ныне постепенно увеличивающуюся вместе с влиянием? Опасна ли будет для него самого эта организация, растущая на глазах с каждым днём? Сможет ли навредить его планам, помешать им с тем же усердием, с которым портит планы Корифея, зля магистра каждым своим шагом всё больше и больше? Стоит позаботиться о том, чтобы не смогла, чтобы никто из ближайшего окружения, никто из слуг и воинов не оставался без присмотра его людей, которых пока что было мало. Но не зря легенды рассказывают о Волке, как об умельце говорить и обманывать. Всё же пока что Инквизиция не была проблемой. Важнее был Корифей и артефакты, о которых ему рассказали и, сами того не подозревая, дали надежду, которую он почти потерял, считая что всё наследие Арлатана было варварски уничтожено в слепом поклонении и желании принести жертвы эванурисам.
— Если память меня не подводит, то во времена расцвета Элвенана подобные артефакты использовались для укрепления Завесы, — память не может подвести, если ты рассказываешь придуманную собой же много дней назад ложь. Выписанную до идеала в каждой детали, похожу на правду во всём, если забыть тот факт, что Завеса — дело твоих собственных рук и падение расы началось именно с её появления. Никто из элвен не захотел бы укрепления Завесы, кроме его редких союзников, знавших правду и отказавшихся от валласлинов на лицах, принявших ту свободу, которую им подарил Волк, ставший позже Ужасным, но сам свои деяния не считавший ужасными. Тысячи лет, разделяющие мир старый и мир нынешний, умело изменили историю, в которой и в самом начале было мало правды. Однако в борьбе за свободу и правду всегда нужно приносить какую-то жертву, и если оно понадобится снова, он опять и опять пожертвует собственным именем ради своих идеалов.

Он только кивает, отвечая на вопрос девушки с лёгкой улыбкой на лице и возвращая ей книгу обратно. Слухи о сновидце из Инквизиции... Ну конечно же нельзя было рассчитывать на то, что сведения о его возможностях останутся в тайне. Слуги шептались у него за спиной, маги так и не могли решить, смотреть ли на него с любопытством или презрением за то, что он не прошёл через все ужасы жизни в Круге. Знали бы они только, что его жизнь была много тяжелее, а шрамы от плетей на спине всё такие же белые и так же иногда болят по ночам, когда очередной кошмар из прошлого настигает, ласково обнимая, но не давая блаженного спокойствия и шанса выспаться. В такие моменты он не мог воспользоваться даже своим даром, чтобы упокоить самого себя, но проклинал его, оживляющего кошмары ещё сильнее и возвращающего к тем моментам, которые он предпочёл бы никогда не вспоминать. Хорошо, что сейчас он просто сновидец, принявший сторону Инквизиции, пожелавший сам поделиться своими знаниями с теми, кому они бы понадобились.
Судьба будто издевалась над ним раз за разом, показывая эльфов, что желали знать правду о его даре, правду о его мире, но всякий раз такие же любопытные и задающие вопросы ломались, чуть ли не в ужасе закрывая уши ладонями или кидая в него камни, гоня от костра и от da'len, которым он мог рассказать что-то не то. Что-то о правоте Ужасного Волка и лжи легенд, которые передавались из поколения в поколение, искажая всё, что только можно. Даже мелочи, которые его люди помнили, они теперь перевернули с ног на голову, считая благословением, а не проклятием, опасной и смертельной меткой приготовленной на закланье жертвы. Нет, они гордились этими узорами на лицах, выставляли их на показ, кичась тем, что следовало бы стыдливо прятать или постараться стереть с лиц и больше никогда не наносить ни на одного ребёнка, избавляя хотя бы будущие поколения от того позора, на котором держалось общество Арлатана.
— Я вижу то, чем может и хочет поделиться Тень. В ней скрыто множество нерассказанных историй, потерянных в истории народов или ставших легендами, что передаются внутри семей от отца к сыну, от матери к дочери. Память об артефактах — одна из малых частей того знания, что стало мне доступно за годы изучения Тени, — эту дисциплину почти не практикуют в Кругах, потому что мастера в этом искусстве погибли по его вине. Сновидцы редки, ещё реже они справляются с собственным даром, не подчиняясь воле демонов, что охотятся на столь лакомые кусочки и устраивают бои за право владеть таким телом. Они искушают, шепча во снах обо всех сокровищах, которые только может пожелать сердце и разум, сулят всё, что могут исполнить и даже больше. И злятся на каждый отказ, шипя в ненависти и не скрывая её, ядом заполняющую всё вокруг и отравляющую сны всех, кто находится рядом. Он столько раз наблюдал это, пресекая любые попытки посягнуть на свой собственный разум и пряча собственные желания так глубоко, как это только возможно.
— Не думаю, что кто-то из рассказчиков имел хотя бы крупицу представления о том, как забытые знания становятся мне доступны, — это можно было бы назвать поводом для гордости, если бы только не знание того, что во времена его молодости любой маг обладал более тесной связью с Запредельем и в Элвенане его дар мало кого бы удивил. Не на этом ли умении была построена Библиотека, потерянная сейчас на Перекрёстке в полуразрушенном состоянии. Он слышал стоны духов, которые так и не привыкли к новому миру, которым тяжело было дышать и думать в исковерканном мире, отрезанном от второй составляющей. Мир был неправильным, маги были неправильными, эльфы были неправильными, хотя так стремились к тому, чтобы хотя бы на шаг приблизиться к тому, что он уничтожил своими собственными руками.
— Любой видит сны, а в своих снах Тень, дарующие те видения, которые маг или не-маг может увидеть. Вопрос только в том, знаешь ли ты, чего именно хочешь получить в своём сне. И в месте, где смотреть очередное видение о событиях прошлого. Чем старше место, чем меньше там было людей, тем легче будет найти контакт, потому что Тень любит делиться своими знаниями с теми, кто хочет и, что важнее, умеет слушать, — Запределье давно стало ему другом и учителем, дало большую часть знаний и продолжало учить бога, который знал о новом мире в первые минуты после сна слишком мало и слишком много одновременно. Он уважал Тень, был виноват перед ней и духами, мудрость которых копилась годами. Нельзя было поступать с ними столь жестоко, но у него не было выбора в том кровавом побоище. Нужно было действовать, но никто не мог предугадать, что последствия его действий будут столь ужасными. Он заслужил своё прозвище, каждое из них. И сейчас тоже продолжит обманывать долийку, вливая яд лжи в её острые уши и рассказывая о магии, отголосок которой чувствовался в ней, но был столь слаб, что не мог разгореться в более яркое пламя.
— Это может быть сложно понять, если в клане тебя не обучал amelan, потому что дар так и не проснулся, хотя мог бы. Я верно говорю? — досадно было видеть, что на этой эльфийке закончился род мага и дальше дар не передастся никому, потому что искра слишком слаба и с каждым годом угасает всё больше.

Солас улыбается в ответ на сомнения Махариэль такой же спокойной и тихой улыбкой, как и его голос. И кивает, соглашаясь с тем, что слов порой бывает недостаточно. Как описать словами радость ребёнка, поймавшего первую в своей жизни бабочку, чьи крылья на солнце переливаются тысячами цветов, для которых во многих языка нет названий? Как словами описать то, что испытывает мать, когда той приходит письмо с известием о гибели единственного сын, отдавшего свою жизнь в бессмысленной войне между дворянами, которых заботят только их маски и красота нарядов? Как рассказать о восторге и страхе гнома, впервые увидевшего солнце и потому щурившегося с непривычки, разглядывая синее небо и стараясь не упасть в него, бесконечно прекрасное и пугающее своими размерами? Найдётся ли хотя бы один поэт, которому бы хватило возможностей описать подобное во всех деталях, не упуская ни запахов и ветра, что их пригнал в тот самый знаковый для каждого из забытых теперь уже владельцев этих крошечных, но красочных воспоминаний? Даже ему самому трудно было бы рассказать всё неторопливым голосом и так, будто ты сам являешься тем самым ребёнком, матерью или гномом.Что уж говорить о тех, чей век во много раз короче его.
Эльф крепче сжимает поводья в руках, мысленно коря себя за неосмотрительность и столь быстрое суждение о долийке. Не стоило говорить ей о том, что почувствовал, едва они поравнялись друг с другом, так скоро. Он — маг, этого у него не отнимут даже тысячи лет в утенере, и привычная ему магия тоньше и поёт в Тени иначе, чем то, что заметил он в долийке, но ведь заметил же и понял, что это такое, потому что именно такой магией пропитана часть мира, та часть, в которой сохранилось ещё хотя бы немного знакомого и так дорогого ему и его воспоминаниям. Немногие эльфы теперь могли похвастаться умением разжигать пламя силой мысли или замораживать воду в реках только по своему желанию. Чаще можно было встретить только тех, в ком есть неразвитые зачатки дара, кому нужно немного больше, чем двадцать лет на раскрытие полного потенциала мага. Он сам лишил эльфов бессмертия, а потому была и часть его вины в том, что из Махариэль не выйдет толковый маг и хранительница клана. Выбрала бы она для себя такую судьбу, приняла бы с лёгким сердцем то, что унаследовала от предков, искру, из которой может вырасти нечто достойное и более похожее на магию Арлатана? Он не может судить, жизнь уже повернулась так, что они теперь едут вдвоём к одному из созданных им же артефактов, и магом является только один из их временного дуэта.
Эльф поджимает губы и хмурит брови, когда Махариэль упоминает Стражей. Их жертва и служение великой цели, самопожертвование во имя жизней других, смерти драконов, заражённых скверной по вине порождений тьмы, которых люди создали сами, множество вещей, которые они так же исковеркали и поняли неправильно, как и долийцы, — всё это он не любил в Ордене, никому бы не желал стать его частью и только хуже, если к ним присоединяются не только люди, но и эльфы. Вымирающие, исковерканные веками рабской жизни, которую сами же для себя и выбрали вновь после освобождения, они будто по старой памяти пили то, что связывало их нерушимыми клятвами и обязывало погибать в муках и под ударами страшных тварей.
Соласу хочется сказать: «Мне жаль, что так получилось». Ему правда жаль, что жизнь Марахиэль пошла по стол опасной тропинке. Лучше уж жить дикаркой в лесу и почитать исковерканные легенды правде, чем брать меч или лук в руки и бороться с тем, что не имеет конца и края. Но он давит в себе этот порыв, медленно расслабляясь и формулируя только один вопрос, который действительно стоило задать.
— Большинство Стражей Ферелдена пропали, уйдя на Зов. Тебя не мучают кошмары сильнее, чем были раньше? — вопрос — простая формальность, в голосе эльфа почти не слышно тревоги, только её бледные нотки, которые можно было и не услышать, если не слушать достаточно внимательно. Может, и к лучшему было то, что Стражи пропали. Плохо только то, что так и не случилось выяснить, где именно теперь они все находятся и что решили делать. Но это не его забота, а шпионы найдутся как у Лелианы, так и у него самого. Рано или поздно, но он услышит то, о чём хотел узнать. Ему оставалось надеяться, что его люди будут проворнее людей сенешаля.
Его конь идёт следом за рогачом долийки, давая Соласу отличную возможность подумать и собраться с мыслями. Ему давно стоило заняться поиском артефактов. Ещё до того, как Сфера попала в руки Корифея по его же, соласовой, глупости. Теперь он считает этот поступок глупым и неосмотрительным, тогда же любая возможность открыть Сферу казалась шансом на спасение мира и его народа. Шансом на возвращение Империи обратно, но только той, в которой не будет рабства и в которой боги не будут убивать своих слуг, требуя всё больше и больше крови и почтения к себе. Он точно может гарантировать такое, потому что шрамы на спине ещё свежи, а память не позволяет забывать собственные кошмары.
— Тепло обозначает то, что в нём ещё сохранилось немного магии. Достаточное количество для активации и возможности постепенно разойтись в полную силу, — маг вспоминает о том, сколько ещё артефактов раскидано по всему Тедасу, сколько ему самому или кому-то ещё придётся вложить сил в то, чтобы разбудить их ото сна, как разбудили его. Минимум год потребуется, чтобы найти их все, но намного больше, чтобы восстановить полностью и заменить те, что уже пришли в негодность из-за причуд времени и климата. — Когда будем на месте, я объясню и покажу, как обращаться с подобными предметами. Алгоритм прост: повторить его и запустить артефакт сможет даже тот, в ком нет ни крупицы магии.
Маг говорит всё так же спокойно, разглядывая дорогу и полностью погружаясь в свои мысли и воспоминания о старой магии, не забыв перед этим добавить только одно.
— Инквизиции повезло, что в её рядах есть такие разведчики.

Собственные раздумья о Стражах и судьбе Инквизиции Солас мешал со словами эльфийки, слушая её рассказы и обещания поделиться знанием с другими. Беспечное дитя, которому живётся гораздо проще, чем ему. Её знание и её истину, пожалуй, примут в этом мире гораздо быстрее и легче, чем его рассказы о том, кем на самом деле были боги. Правда об Арлатане, которую хотела бы узнать Махариэль, оказалась в этом испорченном мире никому не нужна, а потому абсолютно бесполезна. Только он может тешить себя старыми, как и он сам, рассказами и видениями из Тени. Он может вспоминать Митал с благодарностью и сыновней любовью любоваться её сохранившимся в Тени образом, который ещё не изуродовало время. Одна из немногих его радостей.
— Однако даже малая помощь этих артефактов может облегчить Инквизитору работу. Как бы ни хотелось скорее разобраться со всеми разрывами, однако на это нужно время, которого у Инквизиции слишком мало, — он качнул головой, отгоняя от себя мысли о том, что соединённая сеть артефактов поможет ему найти все самые уязвимые точки в Завесе, чтобы можно было снять её спустя столько времени и вернуть миру отнятую им магию. Постепенно, чтобы мир не был уничтожен вновь. Пусть его планы кому-то могут показаться планами монстра, но он не хочет, чтобы мир умирал болезненно, как и тогда, когда он совершил большую ошибку, породившую цепь событий, изуродовавших его Народ.
— Если вопросы захотят быть заданными, я всегда буду рад гостям в ротонде Скайхолда. Там достаточно тихо для долгой беседы, а помешать смогут разве что разведчики Лелианы и маги, облюбовавшие библиотеку для своих занятий, — он снова неосторожен и опыт прошлых ошибок, кажется, не научил Соласа ничему. Его рассказы хагрены кланов называли ядовитыми и разлагающими умы дален. Его приглашали к костру, а потом гнали, не желая слышать более ни одного слова, что очерняло Создателей. Глупцами он звал долийцев, отворачивающих статуи Ужасного Волка от своих стоянок, потому что только Волку было  до них дело, только Волк был верен тем, кто когда-то был рабами и жертвами на ритуальных столах. Однако теперь глупцом зовут его, не понимая и не желая даже понять. Ему хватило года, чтобы решить, что мир обречён.
Будь у него больше былого могущества, будь у него в руках верная ему Сфера, он бы лучше Инквизитора справлялся с закрытием Разрывов, управляя покорной воле своего создателя Завесой. Но он слаб, утенера скажется на любом маге и его возможностях, ограничивая их до унизительно малого количества заклинаний. Пусть на фоне современных магов он всё равно оставался сильнее, искуснее и опытнее, но это сравнение не облегчало ему жизнь. Солас чувствовал себя калекой на фоне таких же калек, усиливающих агонию мира.
— Я не слышу демонов, но предпочту довериться чутью разведчика, — встреча с вышедшими из-за Завесы тварями не входила в планы мага. Он смог бы их одолеть и в одиночку, но разрыв  действительно был проблемой, которую они с Махариэль не смогли бы решить самостоятельно. Даже вместе с активированным артефактом процесс занял бы пару недель, которые они не могли провести во Внутренних землях, отбиваясь от демонов и разбойников одновременно. В том, что последние здесь присутствуют, он не сомневался, из-за получаемых от собственных шпионов новостей. Увы, пока что неутешительных, но скоро всё должно будет измениться.
Им вдвоём повезло, что дорога была столь тихой. В первые недели после Конклава эти земли не были столь спокойны и равнодушны к путникам, как сейчас. Здесь происходили самые настоящие сражения, волнующие Завесу лучше всяких разрывов и демонов по ту сторону. Если бы маги и храмовники не были остановлены, мир бы потерял это прекрасное место, получив на его месте безжизненную равнину, полную тел и падальщиков, пирующих на костях и довольных жизнью
— Артефакт где-то недалеко, — почувствовать забытую энергию было приятно, и Солас не смог сдержать улыбки и лишь находившаяся рядом Махариэль сдержала его порыв подогнать лошадь и как можно скорее оказаться у эльфийских руин, хранящих загадки и тайны Арлатана, если только сами руины ещё не были разграблены людьми в жажде лёгкой наживы.