— Значит, Мэнди свалила опять, — говорит Йен, с трудом удерживаясь от желания размахнуться пошире кофейником. — Охренеть.
Не то чтобы он удивляется. Он как бы на собственном опыте убедился, что с Мими, мать ее, Милкович под одной крышей жить совершенно невозможно. Удивительно, как Мик этого еще не понял. Йен был бы не против заиметь его у Галлагеров постоянно, раз их большую спальню оккупировала его ебаная гражданская… свекровь? Но он рад и ночевкам у него через день-два, и таким вот завтракам, когда все Галлагеры уже разошлись кто в школу, кто по делам, и весь дом — в их распоряжении.
Но Мэнди Йен понимает. Реально, наверное, проще свалить со всплывшим из дерьма Кеньяттой, чем мириться с ебаной Мими. Йен при сборах и сливе Мэнди не присутствовал, не был и не привлекался, но вряд ли ей бы дали вообще уйти, если б она не хотела сама.
Он, если б присутствовал, все равно прописал бы Кеньятте по его наглой черной морде. Ну для острастки так. Чтобы не вздумал впредь на Мэнди руку поднимать.
— Ты не пригревайся тут только. — Йен наливает Мику полную кружку из кофейника и дергается назад к плите, где уже пытается подгореть омлет. — Мы сейчас едим и идем в тот новый секонд, пока там есть, чем поживиться. Ты заебал в обносках ходить.
Они все в обносках и у них нихуя нет денег. Йен так еще и не нашел постоянную работу, перебивался случайными заработками, то листовки раздавая, то еще всякое. В центре занятости ему ничем, кроме оформления пособия, не помогли. С биполяркой на работу брали, кажется, еще хуже, чем с судимостью.
Йен не унывает, конечно. Он вон и бегать снова начал, пока время появилось, и по дому переделал дохрена всего. Чердак вон перетряхнул, нашел еще старых вещей Лиама, которые буквально вчера отнес вместе с баблом с его пособия Светлане. Светлана за деньгами к Мику приходила при нем, только Мик ее послал, а он не спал потом нихуя: ворочался и думал, как же там маленький Ев, если все плохо. Все-таки ребенок — Мика, даже если не по крови.
У Йена еще много планов. Например, после того, как он закончит с делами по дому, он планирует перетряхнуть лимузин. Или, может, вернется в школу — или хотя бы подготовится и получит GED, как сделала Фиона.
Но это все потом. Начнут они с того, что купят Мику новые джинсы, потому что эти Йен зашивал уже раза два или три на своей памяти, а они, суки такие, опять порвались в новом месте. Хорошо еще, что на штанине, а не на жопе. Мик так может прикинуться очень модным хипстером, а не очень бедным оборванцем.
Йен пытается представить себе Мика полноценным хипстером и фыркает. Зрелище было бы то еще.
Он ставит на стол тарелки и, пользуясь случаем, срывает у Мика поцелуй.
— Аперитив, — выпендрежно заявляет Йен, облизывает губы и ржет, падая на свое место.
Аппетит в Йене такие поцелуи действительно будят, только вот не тот. А нельзя. Мик все еще не готов. Йен готов его ждать, реально, ему ж никто не мешает запираться иногда — часто — в туалете с журналами, раз ждать приходится. Не то чтобы он от этого хочет Мика меньше. Не то чтобы он от этого в принципе меньше хочет трахаться.
Не хочет Йен только одного: снова садиться на колеса. Он себя чувствует лучше, чем за все последние месяца вместе взятые. Променять это на возвращение на литий, который делает из него ебаного зомби? Нет уж, спасибо.
У него все под контролем.

Йен свой завтрак сметает стремительно. Он привык быстро есть, времени сидеть и рассусоливать-то не было никогда.
— Так после еды же, — беспечно отзывается он, подскакивая уже со своего места и перехватывая обе тарелки. Почти нетронутую, с едой Мика, он возвращает в холодильник: не пропадет, кто-нибудь да сожрет. Свою — вместе с чашкой Мика — отправляет в раковину. Он бы и посуду помыл, но Мик вон уже собрался. Надо ловить момент, пока он не начал опять выебываться и отмазываться. Сам вон говорит, что передумать готов. — Сейчас, ага. И валим.
Йен достает с верхней полки свои колеса, высыпает нужные на руку. Смотрит на них. Зачем врачи вообще прописывают это дерьмо? Без него настолько лучше. И Йен ведь может себя контролировать и без них. Его ведь не несет больше ни в какой Цинциннати.
Он ныкает таблетки под языком, пока типа их запивает, а как только Мик отворачивается — тихо сплевывает назад на руку и запихивает в карман. На улице он скидывает их в ближайшую урну, от Мика чуть-чуть отстав.

***

В секонде пока нет толпы, зато есть какие-то там скидки и нормальный выбор. Йен тыкает Мику пальцем в полустертую футболку с ржачной надписью, но проходит мимо. Они за джинсами пришли. Футболка-то денег стоит, а у них денег — кот наплакал.
Йен в первую очередь идет копаться не в тех, что на вешалках, а тех, что свалены кучей. Особенно ему нравятся одни, которые совсем в облипочку.
— Они обалденно подчеркнут твою задницу, — шкодно заявляет Йен, подпихивая Мика плечом. — Примерь хотя бы? Нет? Хотя ладно, давай сразу много наберем, а там уже выбирать будем.
Но джинсы в облипочку он в "много" — а это три или четыре приличного вида и средней потрепанности пары — все равно подпихивает. Йену просто хочется на это посмотреть. Или самому примерить, мало ли. Они так и так возьмут только одни, вопрос бабла никуда не делся, но покрасоваться друг перед другом в тесных джинсах — это же бесценно. Примерно настолько же бесценно, как то монструозное дилдо. Поржут хотя бы.
Не думает Йен только о том, что Мику с ним в примерочной из-за Миковых проблм может быть неуютно как-то. Вернее, думает, но уже тогда, когда засовывается в тесную кабинку вместе с ним и задергивает шторку, и осознает, что они внезапно оказались охуеть как близко в охуеть каком небольшом пространстве. Плевать даже, что всего-то за шторкой. У Йена-то аппетиты. А у Мика-то проблемы.
— Я могу выйти, хочешь? — выдыхает Йен, сосредоточенно стараясь смотреть Мику если не в глаза, то хотя бы на губы. — Тут что-то тесновато.
Йену — еще и жарковато, но хули делать. Во-первых, шторка, во-вторых… ну… Мик. Йен и предлагает-то не из-за тесноты, а потому что его защищать должен. Так-то они отлично поместятся. Если Йен в угол на табуретку сядет, у него еще места для маневра будет достаточно.
Но да. Мик.

Йен наблюдает, прикусив изнутри губу. Кивает. Выходить он не хочет, но хули-то делать. У Мика все еще проблемы, и это важнее всего.
Он все равно притормаживает, прежде чем выскочить. Смотрит на то, как за ним задергивается шторка. Мик вот там раздевается, а он тут…
Йен мотает головой и отходит немного от примерочных. Далеко нельзя, вдруг Мик захочет, чтобы Йен глянул, как сидит? А стоять на месте и тупить он физически не в состоянии, ему хочется двигаться и не хочется, чтобы настроение пошло по пизде. Йен ему не даст. Вот не даст — и все тут, придумает, на что отвлечься. Вот детское шмотье сваленное поперебирает, например. Вдруг найдет что-нибудь приличное для Лиама или даже Ева? В секондах всякое случается.
Он замечает какое-то движение у примерочной Мика и вскидывает голову. Видит пацана, который туда больно беспалевно засовывается. Так же беспалевно и очень быстро высовывается.
Пацан где-то их лет, наверное. Малость пониже Йена. С мерзкой какой-то рожей. Еще и красной. Йен стискивает зубы, разводит шире плечи. Детская одежда его уже нихуя не интересует. Только этот урод, который, очевидно, не понимает, что значит закрытая шторка в примерочной.
— Эй, ты, — говорит он уроду. — Хули ты там делал, а? Нравится на полуголых переодевающихся смотреть, а?!
Урод пытается что-то там бормотать. Извиняется, наверное. Йен его практически не слышит. Йен никого и ничего не слышит, кроме стука своего сердца. Урод, сука, бесит. Влез, значит, к его Мику, который и так дерганый после всего, а теперь чего?
— Думаешь, можешь просто так к моему парню полезть, да?!
Краем сознания Йен отмечает, что вокруг собирается что-то вроде толпы. И что урод выглядит напуганным и, кажется, искренне жалеет, что заглянул не туда. Недостаточно сильно жалеет, с точки зрения Йена, так что его перекошенная рожа бесит только больше. Честное слово, если бы у Йена нож был с собой, он бы его порезал. Заслужил — вот чуть ли не больше, чем ублюдок Кеньятта и блядский ебаный Терри вместе взятые.
Йен сжимает кулаки.
Ничего, он и без ножа найдет, как заставить этого урода пожалеть по-настоящему.

У Йена чешутся кулаки. Он тормозит, чтобы глянуть, нет ли чего подручного, но из подручного — одни шмотки. Душить ублюдочного пацана колготками он не собирается. Значит, просто въебет от всей души. Нехуй намеренно кабинки путать, чтобы подсмотреть за его Миком!
Но въебать не получается. Йен смотрит на Мика, который внезапно оказывается не в примерочной, а прямо тут, около него. А потом и перед ним.
Йен все еще хочет въебать, но не Мику же. Мик, конечно, отвлекает.
Мик, конечно, понимает.
Йен смотрит на него, не моргая, потом — на пацана поверх его плеча. Нормально, блять. Нихуя это не нормально — по чужим примерочным лазить. Вот заглянул бы этот урод к ребенку так — мигом бы педофилом окрестили и завернули! К бабе чужой — извращенцем бы назвали! А как к мужику, так "прости, брат, нечаянно я". За такую-то несправедливость урод точно заслужил съезд по роже. Мик, конечно, нихуя не понимает.
Но, конечно, понимает. Даже до Йена доходит — медленно и неотвратимо. Мик знает. Мика больше дурачить не получится.
Не сказать, чтобы Йена это сильно отрезвляет. Желание въебать не девается никуда, но он же себя контролирует, правильно? Он смаргивает, снова косится через плечо Мика на пацана, на самого Мика.
— Нормально, ага, — медленно говорит Йен. Ему приходится себя фантастически тормозить, чтобы выходило медленно. — Джинсы возьмем эти давай — и валим нахуй отсюда.
Джинсы Мику длинные, но это Йен подошьет. Главное — сидят действительно хорошо. Пока неодобрительно посматривающая продавщица пробивает покупку, он успевает оценить. Успевает и бросить еще парочку злобных взглядов на пацана, пока тот не уходит со своей хихикающей девчонкой. Урод он все-таки, этот пацан. Надо было его до кровавых соплей отметелить.
Йена до конца не отпускает даже на улице. Он делает несколько глубоких вдохов. Справиться с раздражением они не помогают. Вот нахера Мик не дал ему?..
Не дал, да. Во многих сразу смыслах не дал. И сейчас еще и отпиздит, судя по сложной роже. У Йена руки ой как чешутся подраться хоть с кем, но Мика же бить нельзя. Мику и без этого хуево.
— К врачу я не пойду. — Йен упрямо смотрит на него исподлобья. — Если я сейчас буду снова жрать транки с литием, я выпаду нахуй из всего. Работать не смогу минимум с неделю в лучшем случае, а у нас на это денег нет. Я себя контролирую. Нормально все.
Да, он хотел кинуться, но не кинулся же. Значит, нормально. Значит, он еще может пожить без пригоршни колес на завтрак, обед и ужин, после которых Йену не хочется ничего — только спать сутки напролет и иногда блевать, если сожрал не ту таблетку на голодный желудок.
Мик понимает. Мик должен и это понять.

Йен сжимает кулаки так, что руки начинают болеть. Мику очень хочется прописать, едва он раскрывает рот. Но нельзя. Йен же себя контролирует, так?
— Нихера себе невинный! Он заслужил, блять. Нехуй по чужим кабинкам шариться и за тобой подглядывать! Если б на его бабу кто так заглянул, он бы весь магазин перевернул!
На людей Йену тоже плевать. Люди не имеют значения, все вокруг — не имеет значения, только Мик со своими непонятными претензиями и остается. Йен старается — ради него. Ради него колеса жрал, ради него с колес слез. Без колес потому что лучше. С ними полной картины не увидеть. С ними Мика он не защитит.
— Ну попробуй. — Йен нехорошо усмехается. — Ты меня не заставишь, а подписать не сможешь. По закону-то ты мне никто. Дольше объяснять будешь, с какого перепуга у тебя есть жена с ребенком, если я твой типа бойфренд.
Мик к нему уже приходил, конечно. Тогда. Записи о госпитализации остались, он там так и должен быть отмечен — как бойфренд. Но он приходил с Фионой, одного его не пустили бы. Наверное. Йен не знает точно. Монику ходили навещать только они, ее семья в том числе и по бумажкам. А его же самого — не пустили к Мику в палату в больнице, когда он чуть не умирал, до тех пор, пока обвинения не сняли.
Неважно. Йен не знает точно, но абсолютно уверен в том, что несет.
— Или это ты так проблему с еблей пытаешься решить, а? — продолжает он. — Чтоб раз сам не можешь, то и меня не тянуло дрочить даже?!
Это звучит так логично в его голове. Ну то есть почему бы еще Мик может хотеть, чтобы он жрал колеса, которые делают из него унылого овоща?
Вслух только все как-то по-другому. Не так стройно выходит, не складывается, не звучит; нет больше такой уж абсолютной уверенности. Йен сует руки в карманы и смотрит на Мика, стиснув зубы. Он хотел смотреть с вызовом, но получается только беспомощная блядская растерянность. Почему он это сказал вообще? Он же не хотел этого говорить. Он же так не думает. Он же Мика защищать должен, а не срываться. Тем более — не по поводу траха и Йеновых синих яиц. Йен же не мудак, Йен же понимает, что этот пиздец — не вина Мика. Так откуда тогда?
Может быть, Мик все-таки прав, и он не так уж хорошо себя и контролирует?..

Йен остается стоять, так и сжимая кулаки и глядя Мику вслед широко раскрытыми глазами. Вместо него бегут мысли; их, сука, слишком много, чтобы хоть как-то разобраться, они оглушают, забивая собой остатки злости. Ему хочется всего и сразу. Догнать Мика и въебать, пока руки все еще чешутся. Или догнать и ответно послать — хуже, громче и грубее. Или догнать и прижать к себе — возможно, для того, чтобы Мик въебал уже ему.
Потому что он — заслужил?
Потому что он реально натрепал какую-то параноидальную ненормальную ерунду, и даже до его, наверное, все-таки воспаленного сознания это где-то как-то, но доходит.
Он же, блять, не хотел так. Он же, блять, был так уверен в том, что трепал. Он же, блять, себя контролировал.
Контролировал ли?
Конечно, да.
Конечно, нет.
Йен закусывает губу — сильно, так, что шипит от боли, но металлического привкуса нет — кажется, пронесло, не прокусил; он делает несколько глубоких вдохов и выдохов, пытаясь остановить какофонию в голове. Смотрит в спину Мику — Мику, который уходит все дальше и дальше.
Он так и даст ему уйти? После всего, что было — с ними? Между ними? После всех пиздецов, которые они вместе уже кое-как где пережили, а где перетерпели? После всего того времени, что он за Миком бегал, и всего того, что за ним бегал Мик? Похерит то единственное хорошее, что в его жизни еще осталось каким-то ебаным чудом?
Он ведь хочет догнать.
Йен сглатывает тягучую, густую слюну.
— Мик, — зовет он. Сглатывает снова: голос не слушается нихрена, связки будто отказываются нахер работать после той хуйни, что он уже натрепал. Йен не сдается. — Мик!
Он наконец несется следом, летит, не видя ничего впереди, кроме Мика. Ему везет, что на улице почти никого нет, а то точно бы с кем-то столкнулся. В фонарный столб он влепиться, например, уверенно пытается, успев втормозить и скакнуть в сторону в самый последний момент.
Он догоняет. Хватает Мика за рукав и почти моментально отпускает — ему кажется, что он слышит, как Мик говорит "не трогай", прямо как тогда, в доме Милковичей — его — их доме.
Может, он вспомнил. Может, Мик правда сказал. Может…
Йен смотрит на Мика.
— Погоди. Стой. Послушай. Я не… — Йен судорожно выдыхает, проезжается ладонью по волосам. Рука дрожит. Голос тоже. Слов больше, чем нужно, слишком, слишком много. Мик правда сказал ему, чтобы он не трогал, или?.. — Блять. Окей. Окей, хорошо? Я пойду нахуй. В смысле — пойдем в клинику. Хоть сейчас, вот прямо сейчас, в эту же минуту. К любому дежурному мозгоправу, похуй. Но я не могу — я не дойду один. Не смогу.
Йен не может больше на него смотреть — слишком внутри все переворачивается. Он пялится вниз и в сторону, на возмутительно яркий пожарный гидрант.
Надо извиниться. Надо попросить. Надо валяться у Мика в ногах, чтобы он только не ушел. Надо сбежать, пока не поздно, выкинуть вон чувака из машины, влезть, въебать по газам, свалить куда угодно, лишь бы подальше от этой ебаной дыры. Надо пойти, чтобы доказать, что с ним все в порядке. Надо пойти, чтобы доказать, что с ним пиздец. Надо…
Надо больше не делать Мику больно.
Йен не может заставить себя поднять взгляд.