[audio]http://pleer.com/tracks/4570677Rix8[/audio]
Cyдьбy ты пyлeй мeчeнyю пpячeшь.
Две недели прошло с момента, когда разведданные, способные развязать без малого Третью Мировую, были возвращены лишившимся их странам, и мир мог официально, стоило лишь Наполеону пересечь границу Советского Союза, считаться спасенным. К сожалению, мир похоже считал себя кисейной барышней в беде, поэтому долго пребывать в состоянии безопасности не мог ни под каким предлогом, зато вот катиться под откос у него получается с потрясающей грацией слона в лавке с английским фарфором и завидной регулярностью. Однако на этот раз о соперничестве мировых держав вновь пришлось забыть, и в игру вступала U.N.C.L.E., что говорило о крайней важности происходящего. А еще о том, что в ближайшие несколько дней у Соло не будет и секунды для того, чтобы сделать спокойный и уверенный вдох, и основной причиной тому был Илья, все еще являющийся его напарником; впрочем, после недавних событий Наполеон не был уверен, что рассчитывать на его несомненно крепкое плечо - хорошая идея; лучше сразу прыгнуть без парашюта где-нибудь над Уралом.
Впрочем, все это было заслуженно, и у Соло не было и мысли о том, чтобы подумать иначе - есть в жизни такие ошибки, которые не признать ты просто не можешь, а расплачиваться за которые обязан любыми возможными способами; американец лишь жалел, что у него нет даже права - да и просто возможности - исправить содеянное, и не важно, что действия его были продиктованы не прихотью характера, а требованиями обеспечения безопасности.

Они оба были хорошими, нет, лучшими агентами, а это подразумевает под собой не только умение метко стрелять и взламывать замки, но еще и способность не показывать своих эмоций, на которых более опытный или изворотливый коллега непременно может сыграть, как наверняка думал о произошедшем Курякин. Но даже при всем этом напряжение, повисшее в воздухе, стоило лишь "напарникам" встретиться на аэродроме, можно было ощутить почти физически, и пусть не было сказано ни одного дурного слова, ни одного обвинения; взгляды двух мужчин оказались куда более красноречивыми, и вот в них-то опытный психолог, полевой ли, штабной ли, мог уже увидеть корень хмурого молчания, воцарившегося в самолете. Ни обсуждений, ни шпилек, ни препирательств. Только сосредоточенное молчание, нарушаемое лишь отчетами о продвижении самолета и обновлённых координатах со временем вероятного прибытия.
Для Наполеона это казалось пыткой пострашнее вырванных ногтей; а ведь в себе американец любил даже ногти.

Казaлocь бы, oчepчeнныe мeлoм,
Мы cмoтpим дpyг нa дpyгa нe мигaя.
Игpa yмa кoнчaeтcя paccтpeлoм.
И здecь, и тaм вce тa жe вoлчья cтaя...
Грудь и живот все еще ноют от ударов мощных кулаков большевика, а в горле саднит, словно он наглотался песка, попав в жестокую бурю, и Наполеон знает, что это меньшее, чем он мог отделаться, превратив суставы друга Ильи в кровавое месиво. Но это не все, что пострадало сегодня: и будь ты трогательным и романтичным, наверняка решишь, что физическая боль - не самое страшное, что может быть.
Американец продолжает молчать, но не потому, что он щадит чувства напарника, который сейчас больше походит на дикое животное, загнанное в угол и преданное своей же стаей; нет, не поэтому. Соло просто не знает, что сказать. Возможно, впервые в жизни.
Да и какой смысл в этом? Наполеон озвучил нужную информацию, единственное, что способно было как-то оправдать его действия, сделал все, что можно, и теперь мужчине оставалось лишь наблюдать за последствиями всего свершенного. И он наблюдал, снова и снова спрашивая себя, не поторопился ли он отвязаться от тяжкого груза опасной операции, не было ли возможности не доводить до того, что они имеют сейчас? И самое отвратительное в том, что ответ неизменно оставался прежним: "Нет, другой выход есть не всегда".

Соло наблюдает за Ильей, мечущимся по маленькой кухоньке, и с ненавистью, чувством, совершенно не свойственному для расчетливого и умного американца, вспоминает неоспоримый приказ верхушки: убить Юшина во что бы то ни стало. И впервые в жизни мужчина понимает, что утверждение "цель оправдывает средства" может стать девизом лишь самой настоящей и прожженной мрази, не способной обратиться к голосу совести.
Это был его девиз.
И разве есть у него теперь право пойти на попятную? Без преувеличения стоя на руинах разрушенных отношений, у Наполеона не было и секундной мысли согласиться с Ильей; он не верил в то, что русскому станет легче, если он собственноручно запытает Юшина в застенках КГБ; он знал, что допустить захват перебежчика Советами допустить нельзя; он знал, что на пепелище должен развести новый костер.
Соло просто знает, что должен доделать начатое.

Уxoдят вoлки в oптикe пpицeлa,
И вce про вce, твoй выcтpeл нayдaчy.
Выстрел, тихий за счет глушителя, все равно гремит, словно гром, и Наполеон знает, что Илья в буквальном смысле позволяет американцу закончить дело. Соло старается не задумывать о мотивах русского, не желая давать себе хотя бы повод решить, что хоть что-то из их взаимоотношений осталось целым, что хоть кроху еще возможно сохранить; он не дает себе глупой надежды там, где в глазах Курякина читается только ярость, ненависть и понимание того, как гадки могут быть люди по своей природе.
Нет, американец просто молча опускает пистолет и отходит, одним лишь взглядом давая кагэбэшнику понять, что ему жаль: жаль, что в один день два человека, которым он доверял, предали его, растоптав хрупкую связь, которую, знал Наполеон, недоверчивому и замкнутому Илье выстроить было чрезвычайно сложно; жаль, что он был вынужден заставить мужчину пойти на сделку со своей совестью; и, если честно, он поймет, если вдруг Курякин решит не утаивать истинной истории от своего начальства.
Но все это он произносит молча, а после уходит, прекрасно зная - это единственное, что сейчас уместно.

- Ну и погодка, черт возьми, - голос пилота явно давал понять, что по возвращению на аэродром он выскажет диспетчеру, давшему разрешение на вылет, все, что думает об этом типе, - Держитесь там, впереди буря, так что пойдем медленнее, ниже и по приборам, - щелчок отрубил голос пилота, а между напарниками вновь повисло тяжелое молчание.
- Самоубийство, - прошептал себе под нос Соло, прикрывая глаза и крепче вцепляясь в ручку рядом, стоило лишь ощутить первый, будто пробный, толчок.
И, в общем, операция действительно смахивала на самоубийство; вернее, не операция, а ее срочность, поспешность и какая-то абсолютно полная неорганизованность, настораживающая Наполеона и напоминающая ему потрясающе говорящие примеры из еще совсем свежей истории его любимого ведомства; успокаивало то, что рядом с ним сидел оперативник КГБ, а эти ребята знали, что согласовывать, но тем не менее интуиция американца была, словно встревоженная соседской собакой кошка.
Все это плохо пахло, но кто он такой, чтобы спорить?

Ужe нe вaжнo, ктo нa чтo пocтaвил,
Кoгдa живeшь нa линии зaпpeтa,
Кoгдa нe пoмнишь вcex, кoгo ocтaвил.
Агент украдкой смотрит на русского, сидящего напротив, и невольно ожившая внезапно совесть напоминает ему о нелепой попытке хотя бы сгладить углы их с большевиком взаимоотношений, треснувших с таким смачным хрустом раздробленных костей на той московской кухне. Хочется усмехнуться, настолько глупым кажется сейчас американцу его порыв, так и неосуществленный, и насколько наивным он теперь себя видит.

Соло неплохо разбирался в психологии, иначе он просто не смог бы выполнять роль манипулятора; однако, его знания тонкой душевной организации людей вокруг были скорее из разряда житейских, интуитивных и наблюдательных, скрепленных теорией, словно кирпичи цементным раствором.
Мужчина знал, что разговаривать с тем, кто в ярости, кто ведом чувством обиды и ненависти, бесполезно, если все это еще пылает, словно костер на поваленном сухом лесу. Но если ты видишь в человеке сомнения, если уверен, что он поступил не так, как велели ему бурлящие внутри чувства и высеченные на стенках черепа заповеди жизни, у тебя есть шанс поговорить с ним. И Наполеон прекрасно понимал, что этот шанс для него не призрачная мечта, а вполне реальная надежда.
Вернее, хотел понимать.
Он должен был покинуть Советский Союз сразу, как только набитые информацией мозги Юшина разлетелись по стенам кухоньки в старом районе Москвы, но вместо этого мужчина еще двое суток играл со смертью, прекрасно зная, что КГБ в любой момент может вежливо постучать в дверь.
И тем не менее, агент тянул время. Он не хотел сбегать, пусть даже его вина и была очевидна; мужчине казалось, что Илья имеет право на извинения, такие, что не будут заглушены бешеным стуком крови в ушах.
Но насколько утопической была эта идея, Соло понял лишь спустя утраченные драгоценные дни, сделавшие его эвакуацию из Союза небольшим экстремальным приключением... Но тогда он еще слишком сильно поглощён был миражом.
Подобрать подходящие слова оказалось труднее, чем это казалось Наполеону. Он ощущал себя так, словно вернулся в детство и пытался теперь оправдаться перед отцом за то, что стащил его машину и разбил ее, и то детский страх казался лепетом по сравнению с волнением, рождаемым одной мыслью о том, что Илья даже не станет его слушать. Впрочем, подло подброшенный изворотливым разумом вариант обратиться к большевику письменно, тоже не казался хорошим: Курякин не походил на человека, трепетно относящегося к словам того, кто не решился лично прийти и поговорить. Поэтому в итоге вариантов оставалось два: либо оставить все так и наконец покинуть территорию Советов, пока ЦРУ не потеряло еще одного агента в застенках КГБ, либо собраться и все же осуществить задуманное.
В конце концов, Наполеон не смог реализовать ни один из них, потому что жизнь разведчика на самом деле не подразумевает и толики воспетого в книгах романтизма; суровая реальность все же погнала американца из Советов, оставляя ему от его благородной идеи лишь неприятный осадок невыполненного дела.

Ужe нe вaжнo, ктo нa чтo пocтaвил.
Соло качает головой, отгоняя тоскливое наваждение прошлого, и старается расслабиться и не думать о том, что он вновь на территории СССР, пусть и только пролётом, что, впрочем, не слишком успокаивает. Лучше будет сосредоточиться на отдыхе, пока есть еще возможность.

- Сейчас немного потрясет, но это ничего, - второй пилот был какой-то подозрительно добродушный, и от этого американца непривычно передергивало, - Но приборы пока справляются, так что, возможно, нам даже не придется садиться где-нибудь в лесу у медведей.
Наполеон хмыкает, не особо с недавних пор одобряя грубые и непоэтичные шутки про русских, и только собирается что-то сказать Илье, как тут же сам себя заставляет замолчать. Так правильнее.

А потом самолет вдруг тряхнуло сильнее, чем раньше, и где-то в хвосте раздался оглушительный хлопок, следом за котором такой же послышался со стороны левого крыла. Еще толчок, во время которого весь организм едва не сплющило от резкого перепада давления. Ситуация вокруг вышла из-под контроля слишком быстро, и американец с нескрываемым ужасом человека, понимающего происходящее, лишь успевает в последний момент найти взглядом Илью, словно это хоть как-то могло помочь.
А потом темнота и тишина.

Отредактировано Napoleon Solo (2015-09-09 19:26:26)

Соло любил - и предпочитал - контролировать все, что происходит в его жизни, потому что от контроля напрямую зависела успешность того или иногда задуманного мужчиной предприятия; падение самолета и потеря сознания же явно не входили в длинный список того, над чем американец был властен. И, к счастью или нет, организм, пытавшийся исправить это досадное недоразумение с потемнением в глазах, со своей задачей не справлялся, и в итоге все, что осталось Наполеону от процесса падения - это пара едва различимых обрывков воспоминаний, которые поддавались дешифровке примерно также, как и китайские депеши времен конфликта Северной и Южной Кореи - то есть никак: грохот, шум, размазанные пятна света, голос Ильи, неизвестно еще, настоящий или же плод воображения, желающего, чтобы с напарником все было в порядке; а потом снова тишина, забвение и темнота, спасительные и почти желанные после той ужасной острой боли, оставшейся после последнего секундного пробуждения; и главная их прелесть была в том, что когда чернота волной накрывала агента, ему ни о чем уже не нужно было больше думать; все угрызения совести, все страхи, все сомнения просто отступали под слепым натиском абсолютного ничто.
Но вся эта идиллия продлилась лишь до тех пор, пока реальность не решила напомнить о себе резкой режущей болью, отозвавшейся, казалось, во всем теле, и собственным криком, осознать который мужчина смог лишь спустя неестественно длинные мгновения, в которые, впрочем, успело вместиться лишь тупое понимание того, что он жив. Соло не сразу соображает, где он и что вообще происходит, и единственное, что четко доходит до его успевшего оголодать в отсутствии полноценного притока воздуха мозга - это знакомый голос и грубые и сильные, но так знакомо осторожные сейчас пальцы; и пусть Наполеон не мог похвастаться богатым опытом нежных прикосновений владельца осторожно поддерживающих его сейчас ладоней, он точно знал, кому они принадлежат, и понимание того, что Илья жив и, похоже, относительно здоров, стало тем, что помогло вернуться в реальность быстрее, чем могло бы. Американец действительно был без преувеличения счастлив, что его напарник с ним, пусть даже всего какое-то время назад он элементарно хотел провалиться сквозь пол от одного взгляда мужчины.
Однако, радость была недолгой. Стоило только первому шоку пройти, а разуму наконец обрести ясность, насколько это было возможно после жесткой встряски, полученной организмом, все тело вдруг прошила новая волна резкой боли, прошедшая от правого бока и, кажется, накрывшая с головой. Соло хотел было что-то сказать Илье, пошутить, может, видя его встревоженное лицо, но все, на что он вдруг стал способен - это вцепиться в плечо мужчины и сдавленно застонать, чувствуя, как только что произнесенное большевиком ободрение ядом издевки разливается по мышцам; и пусть Курякин хотел поддержать коллегу, американцу почему-то проще не стало. Впрочем, стоило лишь пройти первому мгновению, а сильным рукам помочь подняться, Наполеон тут же устыдился этого порыва, понимая, что на самом деле просто безумно благодарен судьбе за то, что русский вот здесь, с ним, жив и здоров; и в действительности агент просто боялся подумать о том, что он почувствовал бы, что стал бы делать, если вдруг все, что смог бы он найти после крушения - это бездыханное тело Ильи.
Тогда уже дыра в боку точно перестала бы быть сколько-нибудь важной проблемой. Тогда все перестало бы просто быть, и признать в этом хотя бы самому себе мужчине стыдно не было.

- Спасибо... - Соло тяжело и осторожно выдыхает, фокусируясь на реальности, а не на скребущих душу мыслях о том, "что, если..?", и послушно садится на не поддающийся идентификации обломок обшивки, расположившийся рядом с горящим куском фюзеляжа; невольно пальцы на мгновение крепче сжимаются на ткани кофты Ильи, и мужчина просто не дает ему отстраниться, вместо этого заглядывая в лицо и пытаясь понять, что сейчас происходит в голове русского; и пусть момент длится считанные секунды, Наполеон со всей ясностью понимает, что вот именно сейчас он не видит той пустой отрешенности и смиренности, которая заставляла американца отводить взгляд.
Он выдыхает вновь, словно человек, замерший в ожидании удара, неизбежно ему предназначавшегося, но в последний момент не случившегося.
Наполеон ослабляет хватку пальцев и пытается выпрямиться, чтобы сделать вдох, но в это же мгновение понимает всю опрометчивость затеянного - бок снова отдает волной боли по всему телу, и едва ощутимое тепло от догорающего куска самолета теряется в жаре, накатившем на мужчину; но это длится лишь пару секунд, а потом осознание того, что они оказались выброшены на улицу где-то на Урале, в горах, ночью и зимой, не имея ничего, кроме относительно легкой одежды, вновь возвращается, и невольно желание не отпускать от себя Курякина, чье тело рядом давало дополнительное призрачное ощущение тепла, стало почти непреодолимым.
И тем не менее американец разжимает пальцы окончательно.

- Нам... Илья, нам нужно найти радиостанцию и... - Соло делает новый глубокий вдох и оглядывается по сторонам, понимая, что вероятность найти целую и работоспособную радиостанцию в этой груде обломков также велика, как и температура вокруг, то есть со вполне определенным отрицательным знаком, - И я не отказался бы от аптечки. Хоть чего-нибудь, чтобы перевязать рану, - с этими словами американец на пробу поднимается на ноги и, пошатываясь и крепко зажимая рану в боку, буквально чувствуя под пальцами пульсацию, медленно направляется в сторону того, что казалось мужчине кабиной пилотов - если радиостанция и есть, то она была там.
Однако нашел в итоге Наполеон лишь изувеченные ударом и пожаром тела пилотов, да раскуроченную приборную панель, догорающую и пригодную теперь лишь для того, чтобы погреть ладони; аптечка, положенная по технике безопасности, тоже канула в Лету, как и последние крохи бодрого настроя, сохранившиеся с момента, когда агент понял, что он и Илья хотя бы живы.
- Пусто, - негромко констатирует факт американец, не уверенный даже, слышал ли его напарник за треском горящей обшивки, и снова морщится, крепче хватаясь за бок и опираясь на какой-то обломок; осознавая, как ему чертовски повезло, что рана сквозная и незадевающая ни один орган, благодаря чему, судя по ощущениям, у него не было не то что внутреннего, но и просто сильного кровотечения, мужчина все же благоразумно решает поменьше болтать и не делать лишних телодвижений - становиться совершенно бесполезной обузой на плечах Курякина агенту не улыбалось, и причины на это было вполне логичные и закономерные: осторожность американца не позволяла ему впасть в горячечный бред о всепрощении советского разведчика после того, как последний вытащил его из кресла, и пусть за эти мысли Соло было стыдно, он, тем не менее, силы решил приберечь.

Тело ноет, и каждый новый шаг дается мужчине с трудом, но он все же доходит до напарника, который, похоже, пытался найти аптечку в остатках салона самолета, и, судя по сосредоточенно сжатой челюсти и едва читаемому на непроницаемом лице русского раздражению, его успехи были также феноменально велики, как и их общие шансы на выживание в условиях сурового Урала. Однако умирать в сугробе, пусть и в приятной компании человека, которого он без преувеличения хотел видеть с собой в любой ситуации и в любом амплуа, Наполеону не улыбалось. А чтобы этой досадной неприятности не случилось, им нужно было как можно скорее сообразить, как связаться с кем-то, кто способен помочь им выбраться из снежного плена гор, и желательно сделать это нужно до того, как температура их тел сравняется с уличной, что уже было не далеко от этого, если учесть, как крупно начало дрожать тело, потерявшее последние запасы накопленного тепла, а пальцы на руках и ногах постепенно переставали слушаться своего владельца. Им нужно хоть какая-то возможность, хоть что-то; цель, к которой они смогут идти, лишая себя возможности даже думать о том, чтобы отдохнуть...
И вдруг Соло понимает, что он эту цель видит.

- Там, на холме, - Наполеон хватает напарника за плечо и разворачивает лицом в сторону высокого холма по ту сторону то ли долины, то ли маленького горного плато, где призывным красным светом горел маячок радиовышки, сейчас показавшийся Соло столь же ярким, как свет прибрежного маяка, - Нам надо попробовать, - американец говорит непривычно мало и отрывисто, но он знает, что Илья понимает его - им действительно необходимо попасть на вышку, иначе никаких шансов уже не будет вообще, и пробовать можно будет лишь найти наиболее быстрый и безболезненный способ смерти. 

Наполеон старается держаться ближе к Илье, что словно дает ему неофициальный плюс к выносливости, но даже это не помогает мужчине спастись от пробирающегося до костей холода, что будто даже заглушает уже постепенно становящуюся ноющей боль в боку. Соло лишь надеется, что его везение сработает еще раз, и радиовышка спасет их.
И кто знает, может там даже найдется одежда потеплее.

Везение было приятным дополнением к без скромности недюжим талантам Наполеона как в преступной сфере, так и на поприще агента разведки, и мужчина справедливо полагал, что благоприятное расположение духа Фортуны лишь благоволит успешности выполнения той или иной поставленной задачи; однако, Соло все же был больше привычен к удаче несколько иного характера, чем сомнительная радость свалиться в Уральских горах именно рядом с радиовышкой, неизвестно еще, рабочей или так - ему ближе было везение, когда помимо запланированной цели в виде, например, полотна эпохи Возрождения, удавалось прихватить еще и шкатулку с драгоценностями, но... Как говорят в России, на безрыбье и рак - рыба, и тот факт, что они хотя бы живы, явно гораздо приятнее для осознания, нежели мысль о том, что штырь, выброшенный Ильей и вокруг металла которого расползлась тонкая кровавая бороздка, мог пройти несколько левее, пусть даже на сантиметр.
Соло невольно трясет головой, отгоняя яркую картинку, услужливо подложенную не совсем светлым и твердым рассудком, и вновь переводит взгляд на напарника, в который раз ловя себя на мысли о том, что какие бы события не остались за их плечами, как бы ни теплилась маленькая искра тревожности, американец готов был задавить в себе все навязанные стереотипы, все страхи, и за одно лишь ощущение крепко сжимающих его ладонь пальцев довериться Илье.
Соло был хорошим шпионом и прекрасно знал цену доверия, которую раз за разом взимал с тех, кто допускал эту ошибку. Но это Соло.
Наполеон был просто человеком, не очень хорошим, до недавнего времени считавшим, что избавился от всех глупых моральных барьеров, мешающих жить, а сейчас понимающий, что чертовски сильно цепляется за призрачное слово "доверие", адресованное человеку, по всем правилам, обстоятельствам и им же свершенным поступкам обязанным быть угрозой. Красной угрозой. И за всем этим мужчина невольно впервые в жизни осознает себя настоящим шпионом - тем, кто вынужден жить на два фронта, совмещать две жизнь, будто супергерой из тех ярких комиксов, продающихся на каждом углу в любом городе Америки.
И эта двойственность была правильной, необходимой, но впервые в жизни мужчина не испытывал от игры удовольствия и азарта, какие всегда чувствовал, играя раньше.

Соло кивает, давая понять напарнику, что целиком одобряет его помощь в предстоящем путешествии через заснеженное плато:
- В СССР есть много других вещей, с которыми я бы хотел познакомиться поближе раньше, чем с зимой, - мужчина усмехается, на самом деле смутно представляя этот список, если не считать пару шаблонных пунктов - стереотипность давала о себе знать, тем более так заботливо вскармливаемая пропагандистскими выкриками во всех пятидесяти штатах Америки, - Но раз уж со мной специалист и коренной житель этой страны, то я, так и быть, принимаю предложение, - Наполеон слабо улыбается и замолкает, понимая: потакая своей природе, в которой было заложено, что говорить много и часто - это не так уже и плохо, невольно растратил на этот акт и самоуспокоения, и попытки показать русскому, что все с его состоянием не так уж и плохо, слишком много сил. Но что поделать, при том, что выглядел Соло всегда не хуже холеного английского лорда, а то и лучше, избегая этих совершенно отвратительных усов, он никогда не славился хваленой молчаливостью и чопорностью аристократов; не его стиль.
Впрочем, относительно неплохого самочувствия он, конечно, погорячился.
- Are you okay?
- Not even close.

Уже спустя первые пять минут увлекательного путешествия сквозь снега, ветер и лютый холод, сковывавший все тело и пробиравший до костей с такой усердностью, что в его намерении убить не оставалось и тени сомнения, Наполеон понял, что хорохорься или нет, но это путешествие больше того, что он мог бы пережить, по крайней мере в одиночку. Во-первых, пробираться по колено в снегу оказалось не так просто, как казалось после прогулки по растаявшим вокруг догорающего самолета сугробам, давно таковыми быть переставшим; во-вторых, рана на боку слишком недвусмысленно намекала на то, что Соло к подобным ситуациям не готовили: про то, что подготовка в ЦРУ в то время, когда его завербовали, не включала в себя курс выживания в горах Урала, и говорить не стоило, а армейская подготовка давно уже позабылась за относительно размеренной жизнью, и никакие тренировки, самоподготовка и бег по утрам не были способны поддержать должный уровень выносливости тела в критических ситуациях. Поэтому с каждым шагом, с каждым вдохом американца с головой накрывала волна жара: сначала едва ощутимая, потом все более осязаемая и отчетливая, не дающая уже сделать полноценный вдох и восполнить недостающий в легких кислород, но при этом ни капли не согревающая; где-то на середине пути к вышке к жару прибавилась нестерпимая боль, что постепенно нарастала с самого начала, сопровождалась пульсацией и вполне реальным ощущением того, как кровь медленно, но уверенно, разгоняемая старательным сердцем, на каждом толчке покидает тело; а у Соло даже сил не было подумать о том, что неплохо было бы за этот оставшийся промежуток пути потерять не слишком много драгоценной жидкости - он просто шел вперед, хотя, откровенно говоря, скорее тащился за целеустремленным и удивительно уверенным Ильей, в который раз восхищаясь тем, как русский вынослив и силен, раз может вытащить их двоих из сугробов. Ну, восхищался бы, если б имел возможность трезво мыслить и не проваливаться в беспамятство каждые десять шагов.
Наверное, будь сейчас рядом с ними любопытный, додумавшийся спросить, на сколько по шкале паршивости от "неплохо" до "сущий Ад" оценивает Соло ситуацию, ему незамедлительно ответили бы - мысленно, само собой, - что пытка на электрическом стуле явно осталась далеко позади суровых снегов неприступных гор Урала, и в пользу этого будет говорить тот факт, что Наполеон не просто выключался периодически из реальности, но и вполне натурально впадал в бред: одна шальная мысль о том, что взошедший на темном уже небе месяц похож на недоспелый банан, чего стоила. И оставалось надеяться, что в этом бреду он не сболтнет чего лишнего своему спутнику, хотя, на самом деле, это была меньшая из проблем.
Впрочем, к счастью Соло, Ад немного поулегся, когда ветер перестал неистово завывать вокруг, поднимая в воздух снег, что буквально царапал быстро потерявшую чувствительность кожу, и мужчина смог относительно прийти в себя, поэтому когда его русский друг буквально выбил дверь сторожки, Наполеон уже относительно пришел в себя и был способен соображать чуть лучше, чем никак.
К сожалению, способность соображать не всегда означает способность действовать, поэтому Наполеон, хотел он или нет, на следующий неопределенный промежуток времени вынужден был стать безвольным наблюдателем того, как бодро и умело Илья, похоже готовый к любому повороту судьбы, принялся обустраивать сторожку, в считанные минуты превращая промерзшее насквозь помещение из темной коморки в относительно освещённое и даже согреваемое теплом небольшого очага убежище, способное если не предоставить им все удобства, то хотя бы уберечь от холодной смерти в горных снегах. И это безмолвное наблюдение за русским, за тем, как он после обращается к нему, напоминая, что нужно позаботиться о ране, как смотрит, пусть и в имеющемся у них свете трудно точно разглядеть выражение глаз напарника - да что там, выражение его лица! - заставляет Соло невольно улыбнуться, едва заметно, но просто не в силах сопротивляться мысли, что голос Ильи настолько искренен, насколько это просто возможно.
- Не то что я привередничаю, но есть ли смысл спрашивать, завалялся ли у тебя, мой русский друг, диплом хирурга? - Наполеон тратит на эту фразу все накопленные силы, будто чувствует, что его вынужденное молчание лишь больше нагнетает тоски на происходящее, и все же покорно поворачивается к Илье боком удобнее, задирая край кофты и легкой куртки, демонстрируя напарнику сквозное ранение, спрятавшееся под коркой спекшейся крови, спускавшейся вниз по боку и превращающей все в нелицеприятную картину кровавого месива, пусть даже на деле рана была не так плоха, как выглядела, - Ну как... Пациент скорее жив, чем мертв? - если же откровенно, желания хохмить у Соло было ни на грамм, и все, чего хотел мужчина - это употребить выставленный русским напиток по назначению, то есть внутрь: для согрева и храбрости; а еще, несомненно, как обезболивающее.
И тянуть ему, если честно, совершенно не хотелось.

- Просто... Просто не тяни, - коротко, с тяжелым выдохом, произносит наконец Наполеон, и действительно тянется за бутылкой, стоило лишь Илье открыть ее, буквально выхватывая холодное стекло из пальцев русского и делая пару больших глотков, мгновенно ощущая, как горло обожгло, а жидкость, словно раскаленная лава, устремилась ниже, сжигая, кажется, все на своем пути, не принося долгожданного облегчения сразу, а лишь через время давая немного уже более приятного тепла, действительно едва согревающего и заставляющего отвлечься от пульсирующей боли в боку.
А дальше, кажется, Ад снова решил устроить для Соло предварительную демонстрацию, стоило лишь Курякину, как заправской швее, взяться за штопку своего американского коллеги, теперь совсем несоблазнительно стонущего изредка и готового выдать половину государственных тайн за нормальное обезболивающее. Утрировано все это, конечно, но факт того, что боль от "хирургического" вмешательства Ильи, в исполнении его замерзших все же и не очень хорошо слушающихся своего владельца пальцев было столь же "осторожно", как и, уверен Соло, мифические попытки русского попробовать себя на поприще воровства; нет, американец опытным путем выяснил, что пальцы его напарника могут быть очень ловкими и осторожными, но явно не в этой ситуации. И тем не менее, сколько бы Наполеон ни шипел и ни хватался за столешницу с такой силой, что костяшки пальцев белели еще больше, он был невероятно благодарен Илье за его заботу о друге, не желая думать, что именно двигало русским, а просто принимая его помощь, в которой он сейчас так нуждался.
Хотя нужно отметить, что он слишком часто последнее время нуждался в какой-либо его помощи.

Так и не проронив в итоге ни слова, Соло лишь особенно недовольно зашипел, когда Илья разорвал нить и отложил иголку, и после поднял на напарника взгляд, пытаясь сосредоточиться и изгнать из головы весь туман, что мешал думать:
- Так... что? Я, если честно, не хочу отпускать тебя на вышку одного, - невольное признание дается мужчине очень просто, буквально вытащенное из разума клешнями его нынешнего состояния. Он не уточняет, почему, но ясно, что вероятность того, что с русским что-то случится на богом забытой вышке радиосвязи, чертовски мала; а сказать, что он просто не хочет оставаться один, без надежной компании Ильи, почему-то все же не получается.