Возвращаться туда, где тебя уже не ждут – это так странно. Туда, где никто даже не предполагает, что ты можешь вернуться. Где тот факт, что тебя нет, приняли очень спокойно и как данность – просто потому, что к подобному уже привыкли и научились с этим быстро смиряться. Даже Он. Наверное, он тоже смог с этим смириться, ведь прошло уже полтора года.
Смерть агента Кингсман – это обыденность, как бы цинично это ни звучало. Но они каждый день готовы к этому, а значит, уже заранее смирились. Когда на прощание тратиться всего несколько минут – чтобы собраться и выпить тот самый коньяк, а потом возвращаются к делам. Потому что время слишком ценно и это роскошь – тратить его на чувства. Но все равно это чертовски обидно, когда тебе так быстро находят замену, поскольку, когда ты являешься агентом секретной службы, ты уже считаешь себя неуязвимым, особым, героем. Но ты не незаменим. На твое место придет тот, кто моложе, чья реакция окажется быстрее, кто более находчив и более бесстрашен. Ты всегда будешь одним из, но ты никогда не останешься одним единственным.
Но Джеймс Грин был особенным. Он собирался стать не только отличным агентом, но и тем, кто вернется с того света. По-крайней мере, первой реакцией будет у его коллег именно эта мысль. Чертов Ланселот жив.
Он возвращался как нельзя кстати: Валентайн всколыхнул весь мир, погрузил его в хаос и был убит. Что ж, последнее не могло не радовать, но то, что этот безумец оставил после себя действительно пугало. Руководство почти каждой страны осталось в прямом смысле без головы. И первое время неразбериха грозила настоящим концом света. В каком-то смысле. Быть может, благодаря Валентайну решится еще много вопросов, люди в чем-то одумаются, в чем-то изменятся. Но темные стороны душ проявились мгновенно и с этим бороться просто глупо, это доказывает история: в этом не помогали ни костры, не помогут и казни, не решит вопрос даже решетка. И в такое время у Кингсман, как и в любой другой секретной службе, полно работы, а значит, и ему найдется место. Он не был наивным, полагая, что привычное и ставшее уже таким родным кодовое имя ему вернут. Да он и не собирался на этом настаивать, хотя признаться, уж очень оно ему полюбилось за столько лет. Но ему оставалось надеяться на то, что агент, который занял его место, столь же хорош, и на то, что подберут ему нечто столько же удачное.
С начальством проблем не возникло вовсе: как оказалось, место Артура занимает тот самый волшебник, чему Джеймс был удивлен. Даже глава Кингсман, оказывается, ввязался в эту кутерьму Валентайна. Этот парень оказался действительно не промах. Но…Мерлин. Грин не считал его мелочным, вовсе нет, но что-то ему подсказывало, что сюрпризов от начальства будет предостаточно – они с Мерлином в прошлом частенько не могли прийти к  консенсусу, имея совершенно противоположные взгляды практически на всё. Но, тем не менее, Мерлин, без лишних вопросов, позволяет Джеймсу вернуться, конечно же, только после того, как он рассказал ему причину своей «смерти». А у Грина, в свою очередь, была к нему одна просьба: до последнего держать всё в тайне, пока сам Джеймс не появится в ателье. И на то у него была причина.
Его ребячество, эгоизм и влюбленность требовали, чтобы в момент, когда Роберт узнает о том, что он жив, Джеймс мог увидеть его лицо. Он знал, что это жестоко. Что он не прав и не заслуживает даже прощения, после того как бесследно пропал, а точнее, умер полтора года назад. Он знал, что он должен был сказать Мортону. Обязан. Но не мог. Тогда Джеймс был под прицелом, и любое его действие было известно плохим парням. Разве мог он подвергнуть той же опасности того, кого любит? Нет. Его он и стремился защитить, хотя в итоге и ранил в самое сердце. Но ведь защитил, а значит, сделал все правильно. Было бы верным и лучшим решением сообщить Роберту раньше всех, даже раньше Мерлина. Позволить прочувствовать все те эмоции в одиночестве, без посторонних глаз, ведь Грин лучше всех знал, как Персеваль не любил выставлять личное на показ. Но он не мог пойти против себя. Устроить представление даже сейчас, стать эпицентром всеобщего внимания и светиться в этих лучах, отражая их только в одну сторону – в сторону Роберта, улыбаясь ему и надеясь на то, что при всех он его не убьет. Джеймс не умел разделять работу и личную жизнь, а значит, не загонял себя в рамки даже в Кингсман. И не позволял этого делать Роберту. Это эгоистично, но так в его характере.
А еще ему было страшно. Страшно, что Роберт не простит. Что не примет обратно, что не позволит прикоснуться к себе, не подпустит близко. С таким Джеймс не был готов столкнуться сразу, потому что это бы действительно его погубило. Нет для него ничего страшнее, чем увидеть в глазах Персеваля холод и равнодушие. Понять, что он уже смирился и отпустил его, что он не нужен. Джеймс этого очень боялся. Все эти полтора года Джеймс так боялся его потерять.
Именно поэтому он не сказал ему ничего раньше. Сначала, они должны встретиться здесь, в ателье Кингсман, где Джеймс и получит ответы. Ему будет достаточно одного взгляда.
И сейчас Грин стоял за дверью, где всегда проходят совещания. Скорее всего, там сейчас всего трое или четверо агентов, но не это важно. Главное, что, помимо Персеваля, там есть кто-то еще. Он ждал, когда Мерлин объявит о новом агенте с кодовым именем Ивейн, чьего появления не ожидал никто. И он войдет, купаясь в лучах этого момента и будет улыбаться как всегда – широко и лучисто. И непременно найдет в себе силы выдержать этот взгляд голубых глаз, которые непременно постараются его утопить, или сжечь. Но он выдержит всё. Только потому, что это Роберт.

- Джентльмены, доброе утро! – Он останавливается в дверях, после того как секунду назад распахнул двери в столовую, где началось собрание рыцарей, когда Мерлин пригласил его в комнату. У тех агентов, которые знали его, когда он еще был Ланселотом, сейчас было на лице удивление. Или они поражены? Действительно, агент, за память о котором они выпили тот самый коньяк Наполеон, от которого не только остается сладковатый вкус, но и горечь от мысли, что погиб еще один агент. В этот момент Джеймсу так и хотелось сказать, продолжая расплываться в довольной улыбке, что, мол, извините, что пришлось так неоправданно потратить те 50 грамм прекрасного напитка. Но, наверное, это он оставит на потом. Потому что сейчас всё его внимание было обращено только к правой стороне стола – к агенту Персивалю. И то, что Грин увидел, действительно соответствовало тому, чего он ожидал. В этот миг время будто бы замедлилось, чтобы Джеймс мог заметить каждую промелькнувшую эмоцию на лице Роберта. Он удивлен, он не верит своим глазам. Он, кажется, перестал дышать и замер, будто Джеймс был видением и Мортон боялся его спугнуть даже дыханием. И именно в этот момент все страхи Джеймса развеялись. Они исчезли, забрав с собой ту боль, которую вызывали лишь при мысли, что могут оказаться явью. И теперь ему стало легче на душе, отчего его улыбка становится менее широкой, но более довольной. Ему действительно хватило одного взгляда на Роберта, чтобы понять, что ничего еще не потеряно.
Он кивнул Мерлину и прошел на свое новое место – теперь он сидит не рядом с Персивалем. Изображение агента Гавейна, рядом с которым сел Джеймс, внимательно его изучает, но Грин смотрит только на Роберта. Он встречается с ним взглядом. Внимательный, но в то же время растерянный взгляд Роберта почему-то греет душу – его редко таким можно увидеть. Наверное, Джеймс после получит по шее еще и за это, ведь таким его увидел не только Грин, но Джеймс радостно думает, что ну и пусть. Пусть Роберт делает с ним что хочет. Главное только, чтоб не придушил.
Конференция пролетела как-то слишком быстро – вот Мерлин уже объявляет об окончании и изображения агентов исчезают из очков. Слава Богу, теперь их можно снять. Джеймс по-прежнему не любит их надевать. Он убежден, что они ему совершенно не идут. В отличии от Роберта.
Всегда опаздывающий Галахад как-то очень быстро сбегает – его отсутствия Джеймс даже не сразу заметил. Сейчас он по-прежнему сидел на своем месте, разглядывая так несимпатичные ему очки, почему-то внезапно почувствовав себя нашкодившим школьником, который теперь ждет своего наказания. То, что оно обязательно будет – не сомневается никто. Даже Мерлин, после просьбы Мортона, так же быстро покидает комнату, оставляя их наедине.

Давай про мене і про тебе мовчати,
Мовчати, аж поки не захочем кричати.

Почему это всегда так сложно – начать? Почему всегда сомневаешься настолько, что не в силах произнести и слова, потому что знаешь, что все правильные слова ты точно не найдешь. Что начнешь не с того, с чего надо, сформулируешь совершенно неправильно и загубишь всё с самого начала? Сейчас Джеймс был уверен, что правильных слов в данной ситуации просто не существует. С чего начать? Сказать прости? Начать сразу объяснять, почему полтора года от него не было ни слова? Почему он не сказал, что жив? Почему заставил страдать самого дорогого ему человека? Ивейн прекрасно знал, что сейчас каждое его слово будет неправильным. Потому что он во всем был неправ.
Джеймс наслаждался этими минутами – тихой и интимной тишины. Он предпочел бы поцеловать его сейчас, чем рассказывать о том, что было с ним эти полтора года. Но, кажется, от этого все равно никуда не деться. Найти бы только правильные слова, которые, кажется, остались сегодня дома.
- Роберт, я скуч..- Он улыбается, намереваясь как-нибудь разбавить это напряжение и даже почти собирается обнять Мортона, но не успевает закончить фразу, когда твердый кулак встречается с его челюстью. Даже не смотря на то, что Джеймс к такому повороту событий был готов, этот удар был чертовски неожиданным. Настолько, что Грин даже опирается ладонью на стол, чтобы не потерять равновесия окончательно. Да, Роберт вложил в этот удар куда больше, чем мог бы сказать. Но Джеймс не был уверен, стало ли легче Персивалю от этого. Что-то ему подсказывало, что это не конец. Ивейн прикладывает холодную руку к ноющей челюсти и медленно поворачивается к Мортону. Он пытается понять по его выражению лица, чего же ждать дальше. Ему говорить сейчас или подставлять другу щеку? Но встречается лишь с жестким взглядом мужчины и невольно ухмыляется, даже не осознавая этого. Да, Джеймс, это еще не все.
– Прости меня. Я был вынужден исчезнуть. – Вот и всё. Он просто не знает, что еще сказать. Что еще нужно сказать. Начать рассказывать? Это слишком долго. Хочет ли вообще Персиваль это знать? Грин поймал себя на мысли, что ему было бы куда комфортнее, проходи сейчас всё в форме допроса: вопрос-ответ. Так было бы куда проще. А сейчас ему совсем не хочется говорить о себе. Наоборот, хочется засыпать Мортона вопросами, как же он жил все это время. Хотя это он тоже боялся услышать. Потому что он знал, что Роберт страдал, потому что представлял себя на его месте. Точнее, он для себя понял, что абсолютно боится оказаться на его месте. Потому что Джеймс слетел бы с катушек, наверное, и было бы большой удачей, проживи он эти полтора года. Он бы брался за любые миссии, чтобы забыться в работе, лишь бы не было времени на душевные и мысленные терзания. И услышать сейчас о том, что пережил Роберт было бы так же тяжело. Хотелось продолжить молчать и просто смотреть друг на друга. Да вот только этот этап уже пройден.

Отредактировано James Greene (2015-05-25 20:56:42)

I know I'd hurt you, deserted you
And now I see it clear
I pulled you closer, tighter
'Cause I knew you'd disappear
Он сейчас был очень зол. Конечно же Персиваль злился. Любой бы на его месте чувствовал бы тоже самое. И удар Джеймс заслужил. Это он прекрасно осознавал. И, наверное, стоило бы сказать спасибо самоконтролю Роберта, о наличии которого Джеймс иногда жалеет, и был бы не против, если б его было меньше, но сейчас именно благодаря ему он еще стоит на ногах. Челюсть ноет, но, даже не смотря на то, что удар был сильный, Джеймс быстро забывает о боли – это слишком привычно. На миссиях он столько раз дрался и столько раз получал по лицу, что уже не придает этому значения и не обращает внимания. Он принял этот удар, потому что заслужил. И незачем придавать этому какое-либо значение.
Ивейн внимательно смотрит Роберту в глаза – без страха или напряжения. Он просто смотрит и ждет, что он скажет. Вердикт Грину будет выноситься сегодня еще не раз, и всё будет чертовски справедливо. Только ожидание очередного приговора нервирует Ивейна – Джеймс никогда не умел ждать. Он слишком нетерпелив, чтобы стойко выносить эту пытку. Не тяни, Роберт, выскажи уже всё, что накипело за это время. Позволь, наконец, чувствам, которые ты запирал в себе эти полтора года, наконец-то, выйти наружу. Джеймс был единственным, рядом с кем Мортон себе это позволял, и Грин всегда считал это своей обязанностью: выслушать и поговорить. Хотя, в данном случае, выслушать и признать, какой же он мудак.
Роберт, наконец-то, начинает говорить и Джеймс живо представляет, как это все выглядело. Пасмурный день, наверное, даже идет дождь. Мелькнула мысль спросить, был ли дождь в тот день, но Ивейн быстро понял, что за подобным неуместным вопросом последовал бы новый удар, поэтому благоразумно промолчал. Значит, они его всё же похоронили. У Грина это не вызвало особо никаких эмоций – это ведь всё равно правильно: хоронить человека, даже если тело так и не нашли. Хотя, может, это лишь формальность и не более. Но без тела больше напоминает похороны воспоминаний. Джеймс бы очень не хотел, чтоб воспоминания о нем вот так хоронили и забывали. Он всё же не настолько мудак, чтоб вот так оставлять его совершенно одного. По-крайней мере, он так сам думал. А еще он решил, что было бы забавно посмотреть на собственную могилу. Он сходит туда в тайне от Персиваля, чтобы лишний раз не напоминать о том дне. Он и так тому ходячее напоминание, куда уж хуже.
Джеймс только открывает рот, чтобы сказать единственную фразу, которую он подготовил к этому дню: «Я действительно всё могу объяснить», но Персиваль его резко обрывает и Джеймс не решается произнести и звука. Он на миг просто теряет дар речи, потому что такой стали в голосе Роберта он еще не слышал. И знаете что? Ему это показалось очень сексуальным. Жаль, что посреди этой обвинительной речи нельзя накинуться на Мортона и повалить его на стол. А ведь очень хотелось. Но вместо этого Джеймс продолжал слушать, что говорит Роберт, пользуясь тем, что он стоит к нему спиной, а значит, Грин может бессовестно пялиться на отражение Персиваля в окне. Но позволил себе он это лишь до того момента, как Мортон заговорил о плене. И в этот миг Джеймс пожалел, что его не было рядом. Он не позволил бы тому случится. Убил бы каждого на своем пути, пока не нашел бы его. Но его рядом не было. И это его вина. Он только сейчас осознал, что за то время, что его не было рядом, Роберта действительно могло не стать. И это была бы его вина. И этого бы он себе никогда не простил.
Он повинуется моментному порыву – резко отталкивается от стола и мгновенно оказывается позади Персиваля, притягивая его к себе со спины и крепко обнимая, так сильно, чтобы не позволить ему вырваться прежде, чем он его выслушает. Да, возможно, сейчас последует еще один удар или Персиваль не захочет сейчас находится рядом с ним, но слушая его, Джеймс просто не мог стоять в стороне. Он виноват. Он идиот. Он мог его потерять в любой момент. И именно поэтому ему сейчас так важно его обнимать.
- Я всё тебе расскажу, Роберт. Всё. Как я облажался и подставил агентство под удар. Как пытался найти выход и увести след за собой, чтобы нас не раскрыли. – Он на миг замолчал, едва касаясь, провел носом вдоль шеи, боясь отпугнуть от себя Мортона и в то же время, не в силах себя сдержать. - Я лишь пытался исправить свою ошибку. Я хотел спасти тебя. – Он говорил тихо, уткнувшись лбом в затылок Персиваля, чувствуя облегчение оттого, что он говорит это не ему в лицо. Сложно собрать мысли воедино, когда в душе такой ураган. Он не знает, с чего начать, с каких деталей. Он просто хочет объяснить свои мотивы. Это всё слишком сложно, чтобы суметь об этом коротко рассказать. Такая история заслуживает отдельной бутылки виски, причем на каждого. О своих ошибках сложно говорить, их непросто принять. Джеймс уже совершил свою главную ошибку. Не ту, которую он совершил, вновь ринувшись в бой, не думая о последствиях, тем самым ставя под угрозу секретность их службы. А ту, когда не сказал ничего Роберту. Но он просто не мог этого сделать. Но поймет ли это Персиваль? Да, всегда есть выход из ситуации, обходные пути. У Джеймса выход был лишь один – и ни единая душа не должна была об этом знать. Даже такая близкая. Быть может, даже особенно она.

There's nothing I can do
My heart is chained to you
And I can't get free
Look what this love's done to me

С каждой секундой Джеймс понимал что, кажется, всё налаживается. Он это чувствовал кожей, буквально. То, как Роберт гладил его по руке, то, как мужчина расслабился в его объятьях – всё говорило о том, что все неприятности, опасения и горечь остались позади. Что уже нет ничего важнее этого момента, а всё, что было до или будет потом – уже совершенно не важно. Это всё осталось за пределами этой комнаты, и пока оно остается там – им нет до этого дела. Главное то, что они оба живы и то, что сейчас они вместе.
Фраза Персиваля о спасении имела эффект еще одного удара. Не физического, силу которого можно было бы выдержать. Морального, который наносит увечье сильнее любого поставленного удара. Джеймс морщится, чувствуя, как эти слова в груди будто резанули лезвием по легким. Стало тяжело дышать. И даже если бы он нашел, что ответить, то просто не смог бы. Вместо этого он с силой стиснул зубы, злясь на самого себя. Тихий голос Роберта лишь подливал масла в огонь, который и так уже сжигал Джеймса изнутри. И несмотря на то, что Мортон оттаивал всё больше, сам Грин всё больше чувствовал свою вину и всё глубже закапывал себя в нее. И вместе с этим, былой уверенности в себе становилось всё меньше. Человек, стоящий перед ним, столько пережил из-за него и за всё это несет ответственность именно Джеймс. Этот тяжелый груз осел на его плечах, как только они встретились взглядами. Тяжелое, вязкое и неосязаемое бремя, от которого плечи Ивейна осунулись, так, будто он носит его уже целую вечность. И от этого ему сложнее было сейчас смотреть в глаза Роберту. Но когда он повернулся и посмотрел на Джеймса, когда он улыбнулся ему и провел рукой по щеке, Грин мог бы поклясться, что в тот момент сумел вдохнуть впервые за последние пять минут. От его прикосновения по коже будто прошел заряд, возвращая Джеймса из его мира самобичевания в реальность, сюда, к Роберту. И Грин был чертовски рад хотя бы на миг вынырнуть оттуда. Особенно таким образом. Особенно к Роберту. Особенно к таким словам.
- Тогда, может, ты выйдешь за меня, Перси? И мы проведем всю оставшуюся жизнь вместе. – Впервые за это время он улыбается Роберту без присущего ему ребячества и веселья. В его улыбке нежность, а в глазах серьезность – сейчас это было самое, что ни на есть, предложение, и мистер Грин даже не думает шутить. Он действительно собирался сделать Роберту предложение еще до своей псевдо смерти, но, возможно, по своей привычке, был готов свести всё к шутке из-за неуверенности в ответе Персиваля. Его всегда преследовало сомнение, как отнесется к этому Мортон, ведь они никогда не говорили о браке или семейной жизни. Джеймс этим никогда не интересовался, а значит, понятия не имеет, как к этому относится Роб. Но сейчас он решил, что на попятную не пойдет. Они уже чуть не потеряли друг друга, а на полтора года Роберт действительно прочувствовал на себе это. Поэтому Джеймс решил, что им уже нечего терять, и пора уже брать от жизни действительно всё и начать жить для себя. Грин слегка отстраняется, беря руку Роберта и со всей нежностью целуя его в ладонь.
- Навсегда вместе, Роберт. Пока смерть не разлучит нас. – Он прикрывает глаза, касаясь его ладони своей щекой и замирая. Он успел пожалеть, что сказал последнюю фразу, но, как ни крути, а эта часть свадебной клятвы слишком идеально подходит им. Джеймс не верит в загробную жизнь и на «встречу там после» может разве что хмыкнуть. Он всегда верил лишь в то, что человек сам управляет своей судьбой, и что порой удачно складываются обстоятельства. Поэтому он не собирается пускать всё на самотек – он сам будет создавать свое будущее. И это будущее он видит рядом с Персивалем, хотя ему и не важно будут ли они женаты или нет. Просто момент выдался подходящий и Джеймс им воспользовался.

Отредактировано James Greene (2015-06-18 04:37:59)