[NIC]Aidan Cousland [/NIC][STA]the brightest shade of sun[/STA][AVA]http://funkyimg.com/i/2dJW2.jpg[/AVA]

Говорят, гномы, вышедшие на поверхность, долго не могут избавиться от навязчивого ощущения того, что такое пугающе бескрайнее небо вот-вот рухнет им на макушки.
Говорят,  в тейгах, в самом сердце Глубинных троп, мрачные своды ну никак не могут обвалиться – древние гномьи мастера постарались на славу.
Айден не ставит под сомнения буквально магические зодчие и строительные способности местного народца, но опасается, знаете, проформы ради. Потому что с их-то везением мистическое «ну а вдруг» никак  нельзя было списывать со счетов.  Стояли себе Глубинные тропы, стояли, а потом – бумц – и каким-нибудь случайным оползнем завалило все входы, выходы и кучку Серых Стражей.  В горах такое бывает, так почему не случиться этому  и  внутри гор? Всякое случается, а их, фереледнских парий, все равно никто оплакивать не будет. Предателям и изменникам никаких посмертных почестей не полагается.

Еще с самых первых шагов по сводчатым залам Орзаммара он чувствовал, как безбожно на него давят стены. Без привычной безбрежной синевы над головой, без ласковых солнечных лучей, путающихся в темной проволоке волос, без, чёрт возьми, лесов, полей и любого мимолетного намека на  хлебосольную природу Ферелдена он ощущал себя донельзя незащищенным и немного обкраденным.  Родившийся на берегу Недремлющего моря, взросший на северных ветрах и окрепший среди лесов, Айден с самого детства избегал мрака и сырости подвалов и подземелий. Неприязнь эту подкреплял пренеприятнейший случай,  приключившийся с Кусландом в те светлые денечки, когда его можно было посчитать в коленках, локтях и вихрах, но не досчитаться зубов. Тогда, помнится, он активно изучал громадину их семейно резиденции, совал любопытный нос в каждую щель и мышиную нору. Так, винные погреба не стали исключения из мальчишечьей программы must see.
Уж неизвестно – ветер ли, невнимательный ли слуга, но дверь погреба оказалась заперта намертво, и маленький Айден просидел в своей невольной темнице до первых звёзд. Матушка долго сыпала ругательства и прижимала сыночка к себе, а Фергюс хохотал так, что у него молоко носом пошло. Засранец.

Невольные воспоминания из детства не только тягостные сами по себе, но и приносящие легкую нервозность, заставляли мужчину мрачнеть, хмуриться и прикладываться к фляге с вином чаще обычного.
И, конечно, их путешествие  в недра земли никак не могло  стать еще хуже: моровы гномы будто бы сами не могли разобраться со своими политическими дрязгами – всенепременно им понадобилось вмешательство Стражей в их внутренние дела. Айден, конечно, понимал, что все эти пляски с бубнами и просьбы найти Совершенную – чистый фарс, попытка занять детишек с поверхностями новой увлекательной игрой, чтобы они со своим Мором не лезли под руку. Но также понимал и мирился  с другим: с их коленопреклоненной позицией им ничего не остается – только охотно принимать правила чужой игры и искать ветер в поле. Именно поэтому они сейчас здесь, в темном и сыром закутке, где даже огонь костра горит неохотно: чадит, брезгливо плюется искрами и влажно чавкает языками  во влажном воздухе.
Кусланд решительно не мог уснуть, а потому оставался дежурить у костра, сам напросился. Едва ли их могла предостерегать большая опасность, нежели Порождения тьмы (а шаги боевого бронто не услышать крайне сложно), но кто-то же должен поддерживать огонь, да?

От мрачных мыслей и бессмысленной тревожности его невольно спасал Огрен. Вероятно, привычка запрокидывать голову в молитве пьяницы с завидной регулярностью их как-то сблизила. Басистые раскаты речи гнома навевали на Кусланда баюкающее спокойствие: за байками о военных похождениях и победах на любовном фронте он умудрялся отдаляться от мысли о том, что они окружены проклятым камнем. Впрочем, очень скоро и Огрен его покинул, прощально почесывая зад.  И кроме храпа Алистера, посапывания его боевого мабари да ворчливого треска огня гулкую тишину ничего не заполняло.
Айден не любил оставаться один до ломоты в суставах. И было это не от того, что младшему из Кусландов постоянно нужна была публика, перед которой он мог бы красоваться (хотя и не без этого, ладно). Просто беспокойный по природе, с живым кипучим огнем по венам, он пытался сделать так, чтобы шумело, хохотало и взрывалось не только изнутри, но и снаружи.  Теперь же одиночество приобретало совершенно пугающие формы крепкой петли – последней подруги висельника. Стоит только язвительным пикировкам с Морриган оборваться, историям Лелианы затихнуть, замолкнуть ворчанию Стэна, как тени вокруг головы Кусланда сгущаются. 
Он вспоминает Хайевер, родной и любимый до дрожи в коленях Хайевер, который вскормил и воспитал его не хуже родной матери. Мать он тоже вспоминает, её молчаливую решимость остаться подле отца до самого конца. Вспоминает невестку и племянника: их лица, изуродованные клинками до неузнаваемости. Он закрывает глаза и видит смертельно бледного отца: от того контраст его бледной кожи и крови казался Айдену преступно ярким, возмутительно кричащим.
Он, в отличие от родных и близких, жив-живёхонек. Даром, что от безысходной тоски и тяжести всего мира на плечах охота выть, вцепиться в грудину и одним слитным движением вырвать собственное никчёмное сердце прочь из груди, чтобы не саднило, не ныло на разные лады.

Т ы  н и ч е г о н е с м о г с д е л а т ь.

Пустой и совершенно бессмысленный взгляд он упирает в агонию всего ненужного печатного хлама, который они нашли по своим сумам да в окрестностях. Винн поджимала тонкие губы, но, кажется, понимала, что даже магический огонь не будет долго гореть на голой каменной кладке.
Почему-то Кусланд вспоминает своего старика-учителя. У него все пальцы тоже впитали  в себя запах чернил и книжной пыли намертво.
В прямом смысле. Беднягу Айден нашел в библиотеке, его верном оплоте до  самого конца. 

О н и м е р т  в ы и т ы  т о ж е д о л ж е н б ы л с д о х н у  т ь.

Кусланд морщится, отворачивается и перед глазами его пляшут светлые пятна. Ладонь сама ложится на загривок псу, Айден скользит вверх и ласково треплет Толстяка по холке. Пёс пофыркивает во сне, урчит что-то на свой собачий лад, словно причитает хозяиновым глупым терзаниям, дескать заняться тебе нечем, глупый-глупый человек.
Интересно, если… нет-нет, когда Мор кончится, они с Толстяком тоже останутся совсем одни? Или псу придется нести траур по его бестолковому вихрастому мальчишке, который, кажется к своим двадцати годам не вырос ни на йоту, как бы ни старался сойти за взрослого?

Отредактировано Timothy Lawrence (2016-07-04 22:31:30)