Вся его жизнь - словно виниловая пластинка. Такая же чёрная, винтажная, неаккуратно прикоснись и всё развалиться. Пускай на этом носителе была записана история солдата, но как и со звуком, там и куски заезженные встречались и торможения, а части где игла вовсе съезжала в сторону, оставляли после себя не просто случайный шум, а прямо так скажем, паршивое ощущение. Однако эти неприятные моменты и были тем самым за что без труда можно ухватиться, не позволить утащить себя в омут из которого слишком немногие выбирались.
А что сейчас в две тысячи шестнадцатом? Люди пишут себя на диктофоны и выкладывают в сеть, живут напоказ. Они опустошены, уже в подростковом возрасте думают о суициде из-за недостатка внимания, кого-то не любили, кого-то слишком избаловали. Времена сравнивать нельзя, каждому поколению своё, боль уникальное несоизмеримое чувство. Но разве же может это, как то укладывается в голове человека, чья жизнь должна была давно закончится? Где то совсем далеко, уже в прошлом веке...
Джеймс бродил по коридорам эпох, каждое десятилетие отмечая что-то новое, джаз, диско, рок-н-ролл, почему-то это была именно музыка, наверное потому что он был слеп, но вот слух у него не смогли отнять. Просто однажды понимаешь, когда нужно что-то вспомнить, чувства важнее у тебя нет. В итоге каждое воспоминание в его голове всякий раз рождало новые_разномастные мелодии. Это правда помогало.
На этот раз он самостоятельно принял решение, сам загонял себя в ловушку. От этой мысли было никуда не убежать. И дверь с силой захлопнулась отгораживая его от всего остального мира, оставляя наедине с самим собой.
Снова и снова его жизнь зависит от других людей, и если кто-то решит отдать его Старку, он даже не успеет проснуться.
Хотя конечно он был уверен в Стиве, Джеймс уверен в своём друге настолько сильно насколько это вообще возможно. Не раз бросавшиеся в пекло друг за другом, такая дружба словно прописная истина, для них. Иначе поступать в отношении друг-друга они, казалось не умеют. Одно осознание, что в жизни Барнса до сих пор присутствовал такой человек, делало с его памятью и ощущением жизни, что-то невообразимое.
Здесь в состоянии сна, каждый день, время непонятным образом то останавливалось, то ускорялось.
Слабо ощутимые, буквально неуловимые, воспоминания о матери - медленно проходили сквозь него. Они вспарывали раны, от которых не должно было уже остаться и следа. А потом, спустя миг, он словно забывал когда в последний раз выходил на свет, будто прошло уже не одно столетие, и все это время кроме темноты вокруг не было ничего. Какой сейчас год, который час? Время превращалось в ничто...
Джеймс всё как бы ощущал и понимал, но был совершенно в иной реальности, где земные временные рамки не имели власти над ним. Он был готов поклясться, что чувствует, как каждая клетка его тела леденеет, чувствует холод, там, где его не бывает. Потому, наверное, здесь часто шёл снег. Хотелось верить он не всегда был причиной этой непогоды, ведь каждый раз всё было иначе, видимо эта иллюзия была попыткой совершенно запутавшегося организма заставить его наконец проснуться... а может, готовила к чему-то более длительному чем сон. Он никогда всерьёз не задумывался о смерти, что будет там, когда мы ступим за невидимую преграду? И каждый раз ему приходилось напоминать себе, ты не сходишь с ума, тебе не нужно ничего этого знать, всему своё время. Навязчивая идея, если пожелаете, казалось стоит раз не повторить это себе, и однажды попросту утонешь в своём безумии.
Иногда в его мире хохотали дети улиц Бруклина, играющие в разбойников, размахивающие деревянными палками аки копьями, прячась за мусорными баками, словно за многотонными стенами замков. Те самые дети, что бежали толпой за поездами, увозящими их родителей. А иногда здесь же падали снаряды, прямо перед лицом мужчины, и когда они взрывались снова появлялись дети, мирная Америка тридцатых годов, лазурный небосвод, а на нём яркое пожарище вместо жёлтой звезды, всего лишь не успевший рассеяться взрыв, прогремевший секундой ранее. 
Теперь всё было по-другому, более осознанно, что ли, хотя могло ли всё и впрямь поменяться? Возможно, раньше он просто видел совершенно другие сны? Ему ведь никогда ничего не оставляли... вдруг те сны были такими же? Оставались только вопросы, ответы на которые мужчина, в общем-то, не хотел знать. Ему бы один разок сравнить, понять, что ничего не изменилось и выдохнуть с облегчением. Ты не сходишь с ума.
Сегодня Баки отчего-то особенно замёрз, казалось, коченели не конечности, а сразу кости и, это чувство никак не давало уйти в забытье, каждая попытка сопровождалась криками в голове и сопряжённой с этим болью проломленного черепа.
Пытаясь вырваться из вечной мерзлоты, Джеймс всегда метался из угла в угол. Снова вопросы. Сам ли он этому холоду причина... или это всего лишь отклик его разума на знание о том, в каком он сейчас прибывал состоянии? Ведь всё было по-другому. Совсем иначе. Ты не сходишь с ума.
Остановившись, Барнс выдохнул, закрывая глаза. Надеясь что в следующий раз когда он их откроет всё вокруг измениться.
"Привет" - тут же переливом колокольчиков зазвучал женский голос в голове. Джеймс молниеносно устремил взгляд в даль, пытаясь рассмотреть говорившего.
Кто ты? - вне его желания пронеслось в голове. Вроде мысль, но совсем не такая как все до этого, он снова слышал свой голос. Такого с ним не бывало ни разу за все эти годы, по крайней мере он не помнил подобных трюков. Он не помнил, в этом была самая большая загвоздка. Даже себе доверять становилось опасно в таких ситуациях.
Здесь он без защиты, здесь ему вряд ли удастся дать отпор, он боялся, что это новые фокусы Гидры, будто бы забывая что он в Ваканде, забывая, что Стив спас его. - Убирайся. Здесь нет ничего интересного.

Ещё несколько раз отзвуком пронеслись в голове, его же собственные слова. Это было так привычно. Когда внутри пусто - эхо единственный твой собеседник.
Но вдруг ему просто снова почудилось это призрачное "привет", а он вот так вот с ним... будто оно настоящее. Джеймс оборвал себя же на полу мысли и зажмурился. Это не важно.
Очнулся мужчина уже наполовину под снегом. Белые мухи кружились и опускались всё ниже, таяли, падая на лицо, будто их никогда и не было. Однако, не смотря на продолжавшийся снегопад, ожидающегося чувства холода не пришло, что значило только одно, Джеймс видит сон.
Всё-таки даже внутри подобного состояния, иногда он бодрствовал, если это можно так назвать. И порою главной задачей для него становилось, вовремя отличить эти два состояния друг от друга. Хорошим подспорьем для этого были годы, проведённые в постоянных заморозках, с целью... сохранить, уберечь его превосходную физическую форму. И потом вновь и вновь кидать солдата в горячие точки, где он без тени сомнений уничтожит неугодных.
Барнс резко дёрнулся, силясь подняться, но руки и ноги отказывались шевелиться. Стряхивая снег, Баки перекатился на живот, а потом снова на спину, по мере того как он пытался освободиться, верёвки всё сильнее впивались в тело, казалось оставляя кровавые отметины, он чувствовал боль, но боль не была невыносимой. Не была той самой, болью кровоточащих ран. Тогда его осенило, он снова закрыл глаза, а уже через считаные минуты, открывая, осознал, что верёвки испарились, словно по волшебству. Это было бы одновременно завораживающим и пугающим, для человека не искушенного. Но Джеймс знал, как здесь всё работало. Ведь "здесь" - это он сам. Всё вокруг принадлежало ему, страхи, боль, смех, утраты и находки, убийства, совершённые только им, никем другим. А ещё нескончаемый поток одновременно неважных и самых ценных воспоминаний.
Едва он почувствовал свободу, вчерашний голос, снова зазвучал откуда-то изнутри. А было ли это вообще вчера?
Баки? Да, это он Баки. Что-то внутри него подсказывало, что человек, называющий его именно так, не враг вовсе.
"Ваа-ндаа" тянет он, словно пробуя имя на вкус. Где-то на подсознательном уровне, ему нравится такое сочетание букв, нравится её называть именно так. И в большей степени потому что он её знает. Знает ведь?
В голове, словно айсберг на пути корабля, возникает база Гидры. Девчонка за стеклом напичканная психотропными, разгромленная комната и неудобная постель, он знает, сам спал на таких. Солдат знает она их эксперимент; но сейчас, вспоминая, чувствует липкое отвращение, она словно экспонат в музее. Снующие рядом с комнатой агенты, не дают разглядеть, он сжимает зубы и яростно выдыхает. Там, рядом с дверью, на пожелтевших листах её досье, "больничный лист". Ванда Максимофф, наконец видит, может прочесть, кодовое имя Алая Ведьма. Его тело вздрагивает, отзываясь на воспоминания, но сам он толком не понимает почему. От чего ему приходится прилагать усилия, что бы разобрать следующие слова девушки, той кто по ощущениям намного ближе чем эта база. А значит реальнее.
Джеймс долго раздумывает, а вдруг уловка, попытка вывести на разговор, а когда поймут что он способен вольно мыслить, что способен жить - снова обнуление. И тут же опять вспоминает. После пробуждения следует ток, пронизывающий самые потаённые уголки, о которых сам не подозреваешь. Ничего не изменить.
Здесь, мысленно вторит мужчина, но уже без вопросительной интонации.
-Здесь это где? Где мы? Как ты попала сюда ведьма? - он не хочет обидеть её, но кажется в разговоре с ней мысли равно слова. - то есть, Ванда? Ванда, так ведь тебя зовут? - мужчина осторожен, ведь он всё ещё не видит её лица, не видит ничего кроме заснеженного леса вокруг. И поднимающейся, словно из недр, вьюги. На ощупь теперь, шагает вперёд. Ещё одна привычка - никогда не останавливаться.
Он набирает в руку снега с еловой ветки. И этот снег не вызывает холодного жжения. Значит всё таки снова сон.